В садах Эпикура

Стояла плохая погода: часто лил дождь, было холодно. Я не имел места для занятий. Университетские библиотеки закрылись, да и не нужны они были мне пока. Ведь снова предстояло сдать Основы Марксизма-Ленинизма, специальность и язык. О занятиях в нашей комнате не могло быть и речи: у матери все время находились заказчицы, раздевались, вертелись перед зеркалом. И все больше старухи. Мне дала ключ от комнаты Женя Байрашевская, уходившая с утра на работу. Я поднимался на второй этаж, ставил стул на балконе и читал, читал, читал. Какая же это мука перечитывать знакомые работы. Но я знал, что на экзамене по Основам марксизма-ленинизма мне устроят чистку. Если я не получу «отлично» – конец. В аспирантуру не примут даже при «сверхотлично» по остальным экзаменам. И я читал и перечитывал Сталина, зубрил его краткую биографию.

Временами ездил в подмосковный поселок Фрязино. Там на каком-то заводе работала печальная девушка Таня Ветохина, окончившая физико-математический факультет. Интересная была это девочка. Нет, красивой ее назвать нельзя. Умная, как все хорошие физики, не очень разговорчивая. Судьба ее сложилась любопытно. Ее семью немцы застали в Минске. Но отец ее, крупный биолог, белорусский академик сумел пробраться с женой и детьми к партизанам, а оттуда их всех переправили самолетом на большую землю. После войны он вернулся в Минск. Таня закончила МГУ. Наверное, я был первым мужчиной, который ей попался на пути. Она не знала, что делать, а, оставаясь одна, чувствовала себя несчастной и объяснить себе самой ничего не могла. Пыталась объяснить мне. На первую свою зарплату она предложила сходить в ресторан. Я выбрал самый скромный – «Динамо». Пришли вечером. Большой зал тонул в полумраке и казался пустым. Чуть наигрывал джаз. Мы сели за столик, поужинали. Я выпил водки, Таня – какой-то кислятины. Заплатили 50 рублей (в старых ценах). Таня любила слушать песенку Вертинского «В синем и далеком океане». По дороге в метро я ей спел и прочитал кое-что из Ахматовой. Так вот, изредка я ездил во Фрязино, бродил с Таней по полям и лесам. Какие же чудесные места в Подмосковье!

Рижское издательство стало издавать иностранных классиков. Эти недорогие книги можно было выписывать на почте. Я выписал романы Драйзера, выкраивал время, читал «Американскую трагедию», «Гения». Потом мучился от мыслей, что заставляю страдать женщин! Однако эти мысли проходили, я встречался то с той, то с другой, но так, что ни одна не подозревала о существовании дублеров. Чувствовал ли я себя легко и безмятежно? Нет. Забыться не мог ни с кем. Слишком много было побочных забот. Яша Шварц отдавался любви безмятежно и весело. Он по-прежнему знакомил меня с женщинами из числа рабочего класса. Иногда мы приходили к ним, устраивали выпивончики. Очень хорошими были эти пролетарки. Но я думал о том, что завтра мне нужно садиться за книгу, а потому нельзя много пить. Нет, невеселой была эта жизнь. Скорее тревожная, нервная, с резкими перепадами от тепла к холоду.

В сентябре начались вступительные экзамены в аспирантуру. Вот как они прошли. Все началось с марксизма-ленинизма. Их принимал какой-то добродушный доцент, а его ассистентом был сволочной аспирант Бурмин. В состав комиссии входил Н. А. Машкин. За пять минут получила «отлично» Арка Синицына. Иосифа Стучевского подержали дольше. Настала моя очередь. Я легко справился с билетом, ответил на несложные вопросы экзаменатора. Хотел было уже встать, но ассистент попросил слова. Он задал мне четырнадцать вопросов. Я спокойно отвечал. Наконец, он спросил какую-то подробность из биографии Сталина. Я открыл рот, но экзаменатор раздраженно сказал: «Хватит вопросов, достаточно и ответов!» Взглянув на него и совершенно обессилев, я, как эхо отозвался: «Хватит!» Вышел, качаясь, уронился на диван. Через несколько минут вышел Н. А. Машкин и сказал: «Наплюйте на все! Разумеется, отлично. Успокойтесь и заходите завтра в сектор».