В садах Эпикура

Моя позиция. Стояла опять проблема выбора. Я вовсе не причислял себя к лику святых: знался и с женщинами и с выпивкой. Теперь надо было с этим фундаментально рвать. Во-первых, несоответствие дел лозунгам для меня нетерпимо. А я искренне намеревался поднять работу факультета, чувствовал для этого силы и возможности. Во-вторых, уровень развлечений был ничтожен. В кармане всегда болтались деньги, которых хватало на бутылку водки. В достатке имелись собутыльники и собутыльницы. Но ни те, ни другие не оставляли следов в душе, ничего от этих пиршеств не вспоминалось. А голова болела. Однажды я с Гришковым таскались по улицам, проклинали все на свете из-за головной боли от обильно выпитого шампанского. А зачем пили с алкоголиком Ленькой Батиным, возглавлявшим Отдел Кадров Киргизского Университета – не знали! Вот почему меня не увлекал Фрунзе кабацкий. Гречко кое-что знал о моих делах. Оскалившись по-собачьему, он как-то сказал мне: «Не лезь! Знаю ваш хитрый домик!» Я спросил: «Может быть, адрес назовешь или позовешь свидетельниц?» Ни того, ни другого Гречко сделать не мог. Я бил без промаха. Дело здесь вот в чем. Обитательницы хитрого домика и других таких же при всем том относились ко мне искренне, как и я к ним. Некоторые и сейчас улыбаются мне с групповых фотографий выпускников КГЗПИ и УИ, некоторые остались в памяти. Я вспоминаю их с теплым чувством, думаю, что и они меня помнят. У меня не было опасений на тот счет, что они выйдут против меня свидетельствовать. Я знал другое: зайди Гречко в хитрый домик за разведывательными данными, и ушел бы с битой мордой. Девочки умели негодовать. Ну и все про это.

Машка Закурдаева заявила, что неспровоцированная агрессия на порядочных людей спровоцирована Кацем, Миркиным, Ганкиным. Что касается Дядюченко, Гришкова, Умурзакова – о них речи не было. Это меня взбесило. Я решительно встал на тропу войны с этими сволочами. Длилась возня долго, взяла много сил, стоила немало потерянного времени. У меня иногда ныло от тоски сердце. Но дело успешно завершилось. Кажется, к осени 1956 года Закурдаева, Гречко, Пичугин, Орлова из института вылетели. И все-таки уместно вспомнить: скоро сказка сказывается, да нескоро дело делается.

Теперь о другой группе дел, касавшихся факультета. Мое вступление на деканский престол я ничем не ознаменовал. Правда, мне не очень верилось, что я декан факультета. Я в течение недели знал, что моя кандидатура обсуждается. Ходил по улицам и произносил про себя: «Декан факультета… Декан… Кац… Звучит почти как Арцыховский». Знал обо всем, разумеется, Иван Григорьевич, но до времени молчал. Потом приказ подписали, я пришел на работу, сказал пожилой секретарше Тамаре Ивановне Соловкиной о моем назначении, принял ее вполне искренние поздравления и сел за стол. Пришла Т. Т. Мальсагова и стала сетовать: «Когда кончится эта чертовщина, когда будет порядок!» Я поинтересовался, на что она жалуется. Оказалось, что ей нужен настоящий декан. Тогда я спросил, считает ли она меня настоящим. Тамара Тонтовна поздравила меня с чечено-ингушской пылкостью. Так приходили преподаватели, узнавали о моем назначении. Скляр воскликнул: «В Римской Республике кончился кризис! Мы вступили в полосу принципата». Я сказал, что претендую на титул Августа, Скляр тут не мне его даровал.

У меня сложился совершенно определений план действий: никаких интриг. Только подъем уровня работы. Тот, кто его выдержит, может жить спокойно. Я, конечно, понимал, что избавиться от слабых преподавателей, вроде Ксении Искеновой, невозможно. Ну и что же? Лишь бы они не творили погоды на факультете. Далее. Обеспечить заочников методической литературой – от тематики контрольных работ, до семинарских разработок. Привлечь к этой работе всех. И последнее. Исключить, по возможности, всякие злоупотребления при вступительных и прочих экзаменах. Для этого подпускать к ним только надежных преподавателей, а такие были. За эту работу я и взялся с большой последовательностью и настойчивостью. Шелике говорила: «Кац – эксплуататор! Он работает сам, но заставляет работать на себя!» Я не спорил. Получалось? Безусловно. Через много лет, а именно 19 декабря 1971 года Иван Григорьевич Гришков напишет мне из Курска – своего нового места работы: «В свое время, старина, мы много поработали (в том числе и в КГЗПИ). И мы работали на должном уровне (я это могу теперь сказать точно). Жаль, конечно, что ты так рано вышел из той колеи, по которой ты так уверено и успешно шел. Что поделать. Но я, старик, считаю, что ты трудился на высоком уровне (как декан и проректор). В этом я глубоко убежден». Это итог. Оценка, конечно, друга, но, наверное, объективная… Начало было трудным.