В скорбные дни. Кишинёвский погром 1903 года

Это предложение послужило для нас верным симптомом благоприятного исхода нашего ходатайства. Планы и сметы в сумме 33,985 руб. 90 коп. и повторные апробации со стороны местных властей пошли в Петербург. После продолжительного и томительного ожидания планы были возвращены с указанием, что они не могут быть утверждены вследствие «технических дефектов». Делать было нечего. Чтобы «забронировать» планы после переделки их, согласно указаниям строительного Отделения Хозяйственного департамента, исправление их было поручено официальному лицу, губернскому архитектору88. Исправленные планы пошли в Петербург, но через много месяцев повторилась та же история. Планы были возвращены вследствие их неудовлетворительности… Ясно было, что Петербург не хочет расстаться с еврейскими деньгами; ясно было, что Петербург считает более справедливым, чтобы деньги эти шли на замощение города Хотина, на постройку женской гимназии и т.п., чем на удовлетворение вопиющих нужд еврейского населения. Что было делать? Помириться с этим печальным фактом? После долгих совещаний решено было делегировать меня в Петербург для личного поддержания нашего ходатайства. Планы были вновь исправлены и поехали в Петербург, и я вслед за ними.

Глава 19 Министр Горемыкин и директор медицинского департамента Рагозин. Удовлетворение ходатайства больницы

Для характеристики различных типов высшей петербургской бюрократии того времени я приведу две сценки. Я явился в дирекцию Медицинского департамента и представился дежурному чиновнику. Он прежде всего поинтересовался узнать, генерал ли я, и получил ответ, что генерал, да не вполне, ибо я был лишь статским советником89, он заявил, что мне придётся ждать очереди, против чего, конечно, я не возразил. Моя фамилия и должность были записаны, и я на листе увидел, что отдельно стоят две фамилии генералов, затем список из 12–14 обыкновенных смертных. Раздался звонок, и чиновник с листом направился к кабинету начальства. Раньше других вызвали генералов, и я был крайне удивлён тем, что визиты обоих продолжались не более 12–15 минут. Ещё быстрее шёл прием негенералов, и через какие-нибудь 20 минут наступила моя очередь. Несколько обескураженный поспешностью приёма, так как я собирался говорить много и долго, я вошёл в кабинет Его Превосходительства директора г-на Рагозина. Яркими красками я начал рисовать печальное положение больницы, но тут же увидел на лице «начальства» выражение крайнего нетерпения; начальство это начинало ежеминутно посматривать на висевшие позади меня стенные часы, давая мне этим понять, что я ему надоел. Когда же я заговорил о коробочном сборе, директор департамента вдруг прервал меня, объявив: «Вы хотите получить деньги для вашей больницы из коробочного сбора, тогда вы обратились не по надлежащему адресу, ибо коробочный сбор находится не в моём ведении, а в департаменте хозяйственном». Возмущённый таким отношением, я встал и в повышенном тоне сказал: «Я полагал, что когда главе медицинской части в империи докладывают, что в конце XIX столетия существует больница, которая является позором для культурной страны, как Россия, то это должно его касаться; но я вижу, что я действительно ошибся по адресу». Это моё резкое выступление произвело впечатление. Директор переменил тон, попросил меня вновь сесть, стал расспрашивать о докторе Перетятковиче, и разговор наш кончился тем, что он обещал мне устроить в ближайшую пятницу аудиенцию у министра, подготовив предварительно почву для благоприятного исхода нашего ходатайства.

В назначенный день я отправился к министру И. Л. Горемыкину, к тому самому, который был председателем Совета Министров после Витте и затем председателем Совета Министров в последние годы пред революцией.

В приёмной я застал уже много народу; чиновник записал меня, и я стал выжидать. Неожиданно распахнулись широко двери, среди вставшей публики прошла фигура министра, затем пред ним распахнулись противоположные двери, и они вместе с чиновником скрылись. Через несколько минут чиновник вышел и направился прямо ко мне со словами: «Пожалуйте, доктор». Чем объяснить такое отношение? Было ли это выражение внимания к моему званию и занимаемой должности, или господин Рагозин подготовил почву, – не знаю. Я вошёл в кабинет министра, он любезно протянул мне руку и указал кресло. Я изложил скорбную историю больницы. Министр терпеливо и внимательно выслушал меня, и когда я кончил, объявил мне: «Ваше ходатайство будет удовлетворено». Через несколько дней я узнал в Строительном отделении, что министр приказал планы больницы рассмотреть и, если в них окажутся какие-либо дефекты, то не возвращать их, а исправить.