В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

собственно, эта цитата из небольшого эссе, написанного студентом филологического факультета МГУ, содержит основные атрибуты мифа о целине как о месте инициации, месте, где «сдают экзамен на „настоящего человека“» (Зверев, 1957: 105), и, в первую очередь, месте смысла – такое место персонализируется и наделяется собственной волей, оно, как таинственная Зона в «Сталкере», чувствительно к корыстным мотивациям и требует искренности и чистоты намерений.

Материалы «Юности» позволяют проследить и более позднюю рецепцию этого мифа – когда добросовестное следование за ним не столько воодушевляет, сколько вызывает смутное разочарование. Так, в 1968 году публикуются записки журналистки Любови Архиповой, работавшей на целине в стройотряде студентов-физиков. Как предупреждает редакционная вводка, «эти записки носят явно фрагментарный характер, это – нечто среднее между дневником и набросками к будущей книге[51], это взгляд „изнутри“. Но если они и не могут претендовать на полноту и завершенность картины, то все‐таки передают настроение, сопутствующее тому нелегкому, переходному состоянию, когда люди в поисках своего настоящего „я“ ломают в себе нечто укоренившееся и ненужное» (Архипова, 1968: 95).

Поиски настоящего «я» здесь выглядят как непременные разговоры о «смысле жизни»:

– Зачем ты живешь?

– Как – зачем?

– Нет, я знаю, что ты мне скажешь вообще, а ты скажи конкретно – зачем?

– Я хочу написать роман.

– А зачем? Станут люди от этого счастливее?

– Станут.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю – и все.

– А ты сама станешь тоже счастливее?

Это она, чтоб не одной ей было больно.

– А что бы ты сказала, если бы я полюбила подлеца?

– А что бы вы сказали, если бы я завтра утопилась? (Там же: 100);

как попытки соответствовать заданным поведенческим сценариям:

Командир вдруг перестал говорить о рублях и о том, кто кого кормит. В его речах на линейке появилось слово «настроение».

– Я не знаю, что у нас за отряд! Где студенческий юмор? Физик – это яркая индивидуальность, а мы не острим. Что мы будем рассказывать на факе? Хоть бы станцевали на трубе или бочку с водой укатили.

…Этой же ночью бочку с водой укатили (Там же);

и как растерянное чувство, что собственно смысл – ускользает:

– Я приехал сюда просто посмотреть, что такое целина, но тут я узнал, что в ее основе лежит большая идея, но мы ее как‐то не ощутили, не прочувствовали. И я работаю не потому, что это надо кому‐то, а просто потому, что командир сказал: «Надo» <…>.

– Ведь мы же приехали на целину не за заработком. Мы открыли целину как планету, где должны были делаться людьми… Послушайте, вот тема для серьезного разговора, – давайте? (Там же: 101).

Благодаря ироничной наблюдательности Любови Архиповой мы видим, как сюжет персональной инициации постепенно вытесняет из нарратива о целине все другие значения («Благотворная духовная трансформация и есть, на наш взгляд, лучшее и главное достижение живущих коммуной студенческих строительных отрядов», – утверждается в редакционной вводке (Там же: 95)) – и именно потому не может полноценно развиться, оставляет ощущение обманутых ожиданий. Мне не кажется, что активное производство и воспроизводство этого сюжета в «Юности», активная апелляция к персональному опыту и персональной истории молодых покорителей целины представляли собой исключительно стратегию вербовки новой рабочей силы, хотя экономический аспект был, безусловно, определяющим. Возможно, существовала и обратная причинно-следственная связь, перед молодежным журналом стояла своего рода терапевтическая задача: выйти – и увлечь за собой читателей – на такие уровни восприятия социальной реальности, которые оказались бы экзистенциально заряжены, наполнены смыслом, причем не только коллективным, но и персональным. Для решения этой задачи и использовалась, в числе прочего, программа массового строительства «городов будущего».