В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

ЖИТЬ ИНТЕРЕСНО

Суть такой работы с экзистенциальной проблематикой можно уловить, наблюдая за способами обращения с одним из ключевых понятий «оттепельного» публицистического языка – «романтика». Петр Вайль и Александр Генис пишут о «романтике» как о синониме свободы (Вайль, Генис, 1998 [1988]: 126–141), но это бесспорное утверждение требует уточнений. Во второй половине 1960-х «Юность» печатает последний материал своего постоянного автора, скоропостижно скончавшегося писателя и публициста Ильи Зверева – расшифровку записанного на магнитофонную пленку размышления о романтике:

Думаю, что если бы нашелся филолог, который взялся бы подсчитать, какие именно слова чаще всего употребляются в молодежных очерках, статьях, рассказах, то я уверен, что самым эксплуатируемым, самым употребляемым словом оказалось бы слово «романтика». Просто нельзя шагу ступить без романтики. Так именуются любые трудности, любые поездки куда‐нибудь далеко, и недалеко тоже, встречи с прошлым, встречи с будущим, и с настоящим тоже. Всякое непривычное, чрезвычайное есть романтика, но привычное – тоже, только это называется «романтика будней» (Зверев, 1966: 65).

Признавая семантическую невнятность термина, Зверев переопределяет его следующим образом: «Романтика – это не только увлеченность, но и знание смысла того, во имя чего ты живешь» (Там же: 66). Однако таким концентратом смысла является лишь ответственная романтика, «романтика с открытыми глазами», «романтика для взрослых», которую следует отличать от инфантильной мечтательности, «романтики из песенок»:

Нужна романтика с сознанием ответственности. Человек приезжает в какие‐то дальние края или на месте остается, но ведет бой за правду, вступает в какие‐то сложные отношения с невыдуманными людьми, в любом месте он должен быть личностью, а не винтиком, должен отвечать за дело. <…> Нужно быть самостоятельной личностью, быть собой, а это не просто дается. Самостоятельность может родиться и вырасти только из поступка, из действия, которое осмыслено (Там же).

Очевидно, что это рассуждение, во‐первых, вполне совпадает с «деятельностным подходом» Рубинштейна (становление личности происходит в процессе деятельности, но только если последняя приобретает «внутренний смысл», осмысляется), а во‐вторых, соответствует общему пафосу интеллектуальных дискуссий «оттепели», присваивающих понятию «личность» особую значимость и особую роль[52]: оно противопоставляется образу человека-винтика (заимствованному у Сталина) или человека-функции – метафорам, которые наделяются синонимичным значением и начинают использоваться для описания тоталитарной антропологии. Подобный язык принят и при разговоре о «молодой литературе»: