В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Выбор такого ракурса позволяет оставить в стороне вопрос о том, в какой степени те или иные художники-карикатуристы разделяли сатирический пафос своих произведений. Ответ на него проблематичен и не входит в мою компетенцию. Журнал создавался в результате усилий многих, чрезвычайно разных авторов, движимых разными целями и приоритетами, разным видением своих задач, разными представлениями о том, какой должна быть карикатура. Предмет моего рассмотрения – итог этих усилий, коллективный проект, если угодно, – персонаж Крокодил, сохранявший идентичность, несмотря на периодические изменения состава редколлегии, и в полной мере обретавший голос в моменты экспликации очередных перемен в редакционной (и не только редакционной) политике. Один из финальных вариантов самоидентификации Красного Крокодила – в «перестроечном» номере, целиком посвященном изобличению культа личности Сталина, – выглядел следующим образом:

С грустью могу констатировать: с легкой руки Иосифа Виссарионовича я превратился в винтик огромной Административно-Командной машины. И мои «заслуги» в деле шельмования троцкистско-зиновьевско-бухаринских изменников, вредителей, отравителей и космополитов, как это ни прискорбно, весомы. О чем я, раскаиваясь, и заявляю со всей крокодильской прямотой, хотя и несладко мне это делать. Что ж, время у нас сегодня такое – надо говорить правду (Тост, произнесенный Крокодилом… 1989: 2–3)

Иными словами, я постараюсь зафиксировать то, что можно увидеть, бегло перелистывая страницы – а ведь именно так «Крокодил» преимущественно и читался.

К 1953 году оформился определенный канон карикатурного изображения, который в весьма скором времени, еще до XX съезда и хрущевского доклада «О культе личности», начинает претерпевать ощутимые изменения. Одним из основных сатирических регистров в рамках этого канона было разоблачение двуличия; часто использовавшийся прием – разнообразное обыгрывание метафоры маски. Однако за маской положительного советского человека (он же «трудящийся» – трудолюбивый рабочий, компетентный служащий, ответственный начальник) фактически обнаруживается другая маска – тунеядца, алкоголика, очковтирателя, взяточника. Социальная девиация обозначается столь же условно и символично, как социальная норма. Скажем, карикатура Ивана Семенова (№ 9 за 1953 год) предлагала сопоставить поведение двуликого товарища Янусова на собрании (заявляет во всеуслышание: «Наш план реален!») и дома (признается жене: «Сомневаюсь, чтобы мы выполнили свой план!»): круглый обеденный стол, репрезентирующий домашнее пространство, и никак не мотивированная реплика за чаем, по своему строению напоминающая фразу из разговорника, – весьма характерный для «Крокодила» этих лет способ демонстрации «частного» в противопоставлении «общественному».

Слом этого канона (конечно, не являвшегося исключительной прерогативой журнала «Крокодил») выражается в первую очередь в том, какое значение приобретают всевозможные излишества визуального ряда – как тщательно и увлеченно начинают прорисовываться различные детали карикатурного портрета, костюма, интерьера, какими разнообразными и яркими (хотя и, разумеется, комически-нелепыми) оказываются миры, подлежащие осуждению[70]. К тому же они практически перестают прятаться под маской.

Рассматривая аналогичные процессы, но не на сатирическом материале, а на примере кинематографа, Татьяна Дашкова проницательно замечает, что «на смену „знаковости“ и „образцовости“ персонажей <…> приходит „обычность“ и „узнаваемость“» (Дашкова, 2008: 159). Со всеми поправками на специфику карикатурного жанра здесь важно обратить внимание на то, как переопределяется и переоценивается столь значимое для советской культуры понятие типичного.

Принятое за два года до смерти Сталина постановление «О недостатках журнала „Крокодил“ и мерах его улучшения» демонстрирует то скрытое напряжение, которое стояло за процедурой типизации – более чем легитимной, однако с неизбежностью подозрительной: с одной стороны, редколлегии «Крокодила» вменялась в вину публикация «надуманных, бессодержательных рассказов и стихов, слабых рисунков и карикатур, не имеющих серьезного общественного значения» (иными словами, репрезентирующих «нетипичное»), тогда как с другой констатировалось: