В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Пространство, утыканное палатками, завешанное гамаками и захламленное домашней утварью, контрастирует не только с широкими площадями, словно специально созданными для упорядоченных массовых шествий, но и с другим образом советской цивилизации и общественных (то есть государственных) ресурсов – тем, который еще тремя годами ранее утверждался (в том числе, разумеется, и «Крокодилом») в ходе кампании по борьбе за бдительность; собственно, всплеск этой кампании в 1953 году был своего рода агонией «сталинского» канона. Общественное пространство (в соответствии с декларациями «большого стиля» – широкое, открытое, свободное, со множеством лесов, полей и рек) в то же время оказывалось организовано как частное – обнаруживалось невероятное количество дверей, замков и сейфов, за которыми и в которых бдительные граждане прятали друг от друга государственные секреты. Характерна подпись к рисунку Виктора Коновалова, озаглавленному «Причина бдительности» (визуальный ряд предельно беден: на заднем плане служащий старательно запирает дверь, на переднем – двое других служащих вступают в ироничный диалог):

– Семен Семенович сегодня и дверь тщательно запер, и пломбу не забыл наложить…

– Еще бы! Ведь он свою шубу в отделе оставил…

(№ 8, 1953)

«Общественное» предлагалось охранять не только с той же тщательностью, но и в том же режиме, что «частное».

В хаотичном наступлении «диких» на порядок и цивилизацию как будто бы учитывается это слабое место в идеологической конструкции – место, где истончается граница между государственным и частным. Как только выбивается мотивационная подпорка бдительности, государственное в самом деле начинает рассматриваться как частное – но не в смысле охраны общественных ресурсов, а в смысле их использования. Можно сказать, что на рисунке Константина Ротова частная жизнь заявляет о себе, захватывая и приспосабливая для собственных нужд ранее не принадлежавшие ей территории. Соответственно, отпадает необходимость в специальной инстанции свидетеля – нормативная позиция, будучи представлена здесь отстраненно-объективным взглядом сверху (откуда‐то со стороны моря, примерно с высоты полета чайки), словно бы уступает активную роль почти неподконтрольной ей силе.

«Табор „диких“» предвосхищает сразу два вроде бы не связанных между собой сюжета, впоследствии чрезвычайно востребованные в «Крокодиле». Один из них – разрушение природной среды безалаберными туристами (бесчисленные панорамы замусоренного и искореженного леса, иногда в сопровождении грустных диалогов запуганных зверей). Другой сюжет – частный захват «ничьих» (государственных, общественных) зон. В некогда общем пространстве улиц и дворов выгораживаются персональные делянки и участочки, наконец, начинает оккупироваться и обживаться основная зона советской общественной жизни – зона труда: конструкторские бюро и НИИ заполняются чужеродными атрибутами – вначале кроссвордами и журналами мод, затем вязанием, косметикой, скалками и кастрюлями.

На самом деле эти сюжеты не так уж далеки друг от друга. В обоих случаях угрозе подвергается нечто незыблемое: в одном случае природа, в другом – цивилизация. В подобном ракурсе социальное, как и природное, оказывается областью готовых ресурсов, которые лишь расходуются, потребляются «табором диких». Восприятие пространства советской социальности (и вообще территории «советского») по аналогии и в тесной связи с представлениями о природных ресурсах поддерживается в 1970-е годы сырьевой ориентацией экономики. По наблюдению Дмитрия Горина, «динамика развития все более зависит не от интенсивности труда, а от ресурсов, подаренных природой. Эти ресурсы невозможно умножить, их можно только „сберегать“ или „разбазаривать“» (Горин, 2007: 114).

Сатирически изображая негативный вариант обращения с ресурсами – их «разбазаривание», «Крокодил» в 1970-х – начале 1980-х годов делает это принципиально иначе, чем во времена «большого стиля». «Растратчики» и «несуны» выглядят не столько опасными и опасающимися изгоями, которых прямо на наших глазах настигает справедливое возмездие, сколько вполне социализированными, процветающими, ловкими и изобретательными членами общества. Получающие все большее распространение панорамные ракурсы позволяют увидеть «разбазаривание» как общую, массовую практику. Подчеркну: я не пытаюсь сейчас рассматривать карикатуру как «зеркало реальности» – речь идет не о буквальном отражении реальных культурных практик, а о специфике позднесоветского взгляда на соотношение нормы и девиации и в целом о специфике позднесоветского социального зрения.