В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Металлурги хотят нас заменить, хотят вместо нас дать стране ту сталь, которую мы могли бы вынуть изо льда! Так пусть они увеличивают свою производительность, пусть дают дополнительную сталь. Коммунизм – это еще и непрерывный рост производительности труда. Так нас учили. А мы добавим к их стали свою! <…> Пусть для этого потребуется подвиг! Пусть будет больше работы! <…> Да мне радостно будет вытаскивать трубы изо льда! И кто посмеет отнять у меня эту радость – радость служения коммунизму? <…> Мы можем идти только вперед! (Там же: 336).

По сути, словом «вперед» (к коммунизму, к светлому будущему) тут помечается не осознанно избираемый вектор пути, а сама необратимость движения. Нарастающий снежный ком энтузиазма уравновешивается рационализмом главного инженера стройки (энтузиастами его точка зрения, разумеется, расценивается как консервативная):

– Берусь в любой аудитории и доказать несостоятельность и несвоевременность ваших забот об экономии строительных материалов.

Алексей вскипел. Он не мог больше сдерживаться.

– Вы говорите, как консерватор! И смотрите на все с директорской колокольни, а не с государственной точки зрения.

– Государственные интересы – в выполнении государственных заданий, а не в срыве их во имя фантастических благ.

Алексей, заикаясь, сказал:

– Н-на ком-мунистической стройке… н-надо говорить и д-думать, д-думать и говорить по‐иному!.. (Там же: 308).

Однако нормативное решение, которое в повести озвучивает парторг, не соответствует ни одной из противостоящих позиций и выглядит как примирение крайностей:

Романтично, но не очень практично искать радость в лишениях и трудностях. <…> Так мы поступили бы в былые годы. <…> Пусть не покажется присутствующим, что я отвергаю строительство мола без труб. Напротив, я считаю своим партийным долгом бороться за новый метод, но бороться так, чтобы он был методом коммунистическим, не старым штурмовым методом былых лет. <…> Целесообразно выделить опытный участок и там учиться строить мол без труб (Там же: 338–339).

Иными словами, энтузиазм опознается как стихия, которую следует контролировать, канализировать и ограничить (выделить отдельный опытный участок). Высокий – и, конечно, разрушительный – экстаз самопожертвования намеренно снижается и обесценивается.

Таким образом, энтузиастическое переживание, предписанное нормой, но отчасти и запретное, может восприниматься как территория персональной свободы. Энтузиазм в данном случае – способ идентифицироваться с социально одобряемой ролью, при этом считая ее воплощением даже не просто частного, а совершенно уникального, странноватого, почти экзотического желания. Нормативное, универсальное желание тут не просто присваивается, но начинает маркироваться как индивидуальная причуда, затейливая прихоть, а иногда и ребячливый каприз на грани непослушания. Такова инфантильная решимость, с которой героиня повести Александра Громова и Тадеуша Малиновского «Тайна утренней зари», биолог-астронавт, стремится взять с собой на космический корабль подопытных животных, невзирая на весовые ограничения: