В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Действительно, негативное и проблемное в «Туманности Андромеды» как бы превентивным образом объективируется, получает пространственное выражение, обретает целый ряд специальных резерваций: в паре с островом Забвения, остроумно названным Джеймисоном «островом-тюрьмой» или «идиллическим цейлонским ГУЛАГом», уместно упомянуть и остров Матерей – тоже своего рода территорию девиации, последнее прибежище института родительства, по сути упраздненного на «большой земле» (эта тема, пожалуй, с наибольшей горячностью и личной заинтересованностью обсуждалась первыми читателями романа[31]). Однако помимо островов – кривых зеркал моровской Утопии, тупиков общественного развития, гетто для отвергнутых коммунистическими потомками типов социальной жизни – в мире светлого будущего присутствует еще одно место негативности, оно вынесено за пределы Земли, и в нем нет абсолютно ничего социального, ничего человеческого. Строго говоря – вообще ничего, кроме зла.

Таким пространством является Темная планета, обращающаяся вокруг железной звезды, – «планета-ловушка», «планета погибших звездолетов», чья высокая гравитация притягивает к себе корабли, в том числе и «Парус». Он остается цел, но его экипаж таинственным образом исчезает; сохранившаяся магнитофонная запись полетного дневника завершается тревожными обрывками речи: «Механик Сах Ктон пополз к двигателям… ударим планетарными… они, кроме ярости и ужаса, – ничто! Да, ничто…» (Ефремов, 1958: 90). Этот напряженный сюжетный поворот обычно расценивается исследователями как способ создания приключенческой интриги, как экшн, контрастирующий с общей строгостью утопического повествования (Suvin, 1979: 285), но риторические средства, которые используются здесь для поддержания саспенса, на редкость однозначны и однотипны – «в плену тьмы» (название соответствующей главы), «в темной бездне», «там, в воротах мрака, в клубах тумана», «могильная тьма окружавшего мрака» и, наконец, «темная сила» (Ефремов, 1958: 70–108).

Некие силы все‐таки действуют в этом царстве тьмы; Ефремов с удивительной изобретательностью создает нечто из ничего (практически реализовав мечту Хичкока о невидимом гипнотическом ужасе) – образ на грани несуществования. Обитатели Темной планеты, погубившие экипаж «Паруса» и чуть не погубившие экипаж «Тантры» (другого земного корабля, который спустя несколько десятилетий попадает в ту же ловушку), представляют собой сгустки энергии, не занимающиеся ничем, кроме уничтожения. Естественно, они боятся света, мгновенно прячутся от включенных прожекторов и оказываются за пределами восприятия, не настроенного на инфракрасную часть спектра и инфразвуковые волны. Самые примитивные из них имеют форму медуз – форму ускользающего от взгляда, почти бесплотного хищника. Более опасный противник выглядит как «черный крест с широкими лопастями и выпуклым эллипсом посередине» – земные астролетчики находят такое существо «неизъяснимым для человеческого воображения» и оттого особенно «устрашающим» (Там же: 105).

Черный крест упоминается в романе еще раз, в совсем другом контексте и в другом эпизоде: Дар Ветер, один из главных героев, не без смутного трепета вспоминает картину, изображающую тоскливое прошлое его русских предков, – в описании унылого и одновременно притягательного пейзажа «древнего мастера» опознается «Над вечным покоем» Исаака Левитана; внимание Дар Ветра в числе прочего привлекают покосившиеся кресты на маленьком кладбище и тонкий крест на куполе старой церкви, «чернеющий под рядами низких тяжелых туч» (Там же: 109). На мой взгляд, стоит, не вдаваясь в досужие домыслы, зафиксировать этот топос смерти, но прототип черного креста с Темной планеты искать все же в ином месте: его широкие лопасти больше напоминают немецкие Железные кресты – вероятно, один из самых узнаваемых для автора и первых читателей «Туманности» символов абсолютного зла и абсолютного врага. Собственно говоря, черный крест «неизъясним», непредставим в качестве инопланетного диковинного животного постольку, поскольку «для человеческого воображения» он не что иное, как символ.

Вся эта риторика и специфическая образность создают двойственный эффект – при наличии «научного», «материалистического» объяснения происходящего нас все время приглашают заглянуть туда, где материя переходит в иное качество, где обитатели Темной планеты и правда оказываются не телами, а силами, воздействующими на человека изнутри – подчиняя его собственной воле, гипнотизируя и парализуя:

Что‐то прошло сквозь его сознание, вызвало сокрушающую тоску в сердце, заставило подогнуть колени <…> Он остановился, но темная сила, возникшая в его психике, снова погнала его вперед (Там же: 104).

Легко вообразить, будто таинственные инфрахищники в самом деле «ничто», кроме ужаса, – ничто, кроме тех эмоций и реакций, которые они вызывают у людей.