В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Но настойчивость, с которой воспроизводится такая риторика одиночества – в сопровождении знаков изолированности, замкнутости, – побуждает заподозрить, что речь идет не о рудиментарном, а об актуальном переживании. Вероятно, наиболее экзотичная черта ефремовского текста – сочетание закономерного для утопии антипсихологизма (герои романа однозначно определяются в читательских отзывах как «схематичные», «картонные», «плоские», да и сами они категорически отрицают наличие у них подсознания, разумеется, считая опорный тезис постфрейдистской антропологии «полумистическим» (Там же: 345–346)) с акцентированным интересом к психологическим способам описания наличной реальности, с размышлениями о скрытых («эмоциональных» (Там же)) ресурсах человеческой психики. Этот странный опыт антипсихологичной психологизации в каком‐то смысле позволяет заглянуть внутрь утопии (обычно герметичной, различимой лишь через призму внешнего взгляда) и увидеть то мучительное одиночество «в клеточке» или «за прозрачной защитной броней», на которое обрекает утопическое стремление к абсолютному смыслу. Коллективизм тут, конечно, единственно возможный, но не слишком надежный компенсаторный ресурс; борьба с неподконтрольными формами жизни, с жизнью как таковой, всегда несущей в себе угрозу смерти (всегда приближающей смерть), превращает идеализацию в спиртовой раствор, в котором консервируется специфическое для утопии промежуточное состояние между жизнью и смертью.

В сущности, утопическое пространство нельзя покинуть. Мертвые в лучшем случае сохраняются в коллективной памяти и обретают новое, мемориальное, гранитное тело, в худшем – утрачивают имя и личную историю, но остаются «костяками в могилах», терпеливо и молча ожидая своих археологов. Путаная на первый взгляд логика Мвена Маса, который оправдывает рискованный научный эксперимент указанием на эти могилы и с нажимом апеллирует к тому, что они «взывают», «укоряют» и «требуют» преодоления времени, становится более понятной в контексте утопизма Николая Федорова и его идеи «воскрешения отцов»; нет явных оснований полагать, что Ефремов ее учитывал, но нет и свидетельств против этой гипотезы. Так или иначе, «Над вечным покоем» Левитана – здесь, пожалуй, единственное и беззаконное «окно» в принципиально другую реальность, в которой смерть не является объектом постоянного преодоления, в которой она понимается как возможность необратимой трансгрессии, как окончательный уход туда, откуда нельзя вернуться.

Луи Марен, подробно разбирая «Утопию» Томаса Мора, обращает внимание на две цитаты, фактически играющие роль эпиграфов к собственно утопическому нарративу (упоминание о том, что эти фразы любил повторять путешественник Рафаил Гитлодей, предшествует его рассказу о благом острове), – «Небеса не имеющих урны укроют» и «Дорога к всевышним отовсюду одинакова» (Мор, 1953 [1516]: 50). «Каждое путешествие и каждый отъезд есть маршрут по направлению к Смерти и к Всевышним», – комментирует Марен, оговаривая, что современный человек защищен от этого знания, коль скоро воспринимает мир изнутри истории и географии, двух доминирующих дискурсивных модусов, утверждающих различие дорог и вариативность расстояний. Утопия, согласно Марену, предлагает путешественнику особый опыт – опыт нахождения в мире, одновременно том же самом (расстояние до небес отовсюду одинаково) и принципиально ином (Marin, 1990 [1973]: 47–48).

Но что все‐таки в этом особом пространстве произойдет с дорогой к небесам, пусть и понимаемым в исключительно секулярном смысле – как возможность трансгрессии, возможность выхода за собственные пределы к новым горизонтам? Во всяком случае, роман Ефремова, из которого устраняется собственно фигура путешественника, демонстрирует, что замкнутая, закольцованная территория утопии имеет только один выход – в тот мир, в котором она была создана. Ее дальнейшую судьбу в этом мире мы знаем.

* * *

«Туманность Андромеды» – не первое произведение, реанимировавшее после длительного перерыва образ «дальнего будущего». В завершение этой главы имеет смысл еще раз вспомнить текст инженера Льва Попилова «2500 год. Всемирная выставка», опубликованный в середине 1956 года в журнале «Техника – молодежи» – там же, где несколько месяцев спустя будет опубликована и «Туманность».