В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Обсуждение перехода от построения социализма к построению коммунизма вписывалось на рубеже 1940–1950-х годов в общую рамку подчеркнуто «реалистичного», прагматичного взгляда на будущее, полностью исключавшего модальность утопии и ориентированного на «завтрашний день». Привычное, будничное рвение, с каким персонажи послевоенной научно-фантастической литературы воплощали в жизнь «сталинскую программу строительства коммунизма», практически ничем не отличалось от поведения героев производственного романа (Бритиков, 1970: 179); а «завтрашнее» светлое будущее представлялось, в сущности, лишь технически усовершенствованным вариантом того идеального настоящего, которое на протяжении десятилетий конструировалось средствами соцреализма. В публицистике получает распространение жанр «репортажа из будущего» – беллетризованного текста, описывающего реализацию тех или иных актуальных научно-технических проектов; дискурсивно «репортажи из будущего» имитируют репортажи из настоящего, тем самым поддерживая ощущение отсутствия отчетливых границ между «сегодня» и «завтра».

В конце 1950-х эта система жесткой регуляции попыток говорить о будущем начинает оцениваться негативно и определяется как «теория предела»; коммунистическому будущему возвращается трансцендентный и утопический статус. Однако он понимается и интерпретируется иначе, нежели в утопиях 1920-х, в которых столь заметна эсхатологическая аура – ощущение зыбкости привычных определений реальности, неустойчивости настоящего, возможности невозможного, близости трансцендентного. Такое эсхатологическое переживание, актуальное внутри опыта революции (см. об этом: Гюнтер, 2000), в «оттепельные» годы было невоспроизводимо.

По публикациям «Смены» и особенно «Юности» можно проследить, как утверждается статичная модель идеального коммунистического мира, населенного совершенными людьми и очень далекого от текущего дня. Молодежный журнал становится одной из площадок, где начинает печататься научно-фантастическая проза, интересующаяся дальним и очень дальним будущим (вплоть до «пятого тысячелетия эры Октября» (Колпаков, 1960)), но прозой дело не ограничивается – трансцендентный мир, в котором будут жить «люди как боги» (или люди как Ленин), представлен и в материалах поэтических разделов:

Не за моря и океаны —
За тридевять грядущих лет
Я рвался в край обетованный,
Где Зависти с Гордыней нет:
Где нашим правнукам далеким
Сверкает радость круглый год,
Куда ни по каким дорогам
Наш современник не дойдет
<…>
Вот они, люди эти,
Таких ты видал едва ли,
Таких никогда на свете
Художники не рисовали.
На них не римские тоги,
Не вычурные пальтища.
Они прекрасны, как боги,
Но только добрее и чище

(Сорин, 1960: 54–55);

Представляю
яснее ясности,
как смыкают
ваши
ряды
люди
ленинской гениальности,
люди
ленинской чистоты.
Не один,
не двое,
а множество!
Вырастающие,
как леса.
И по всей Вселенной
разносятся
их
спокойные голоса…

(Рождественский, 1963: 12–13)

Попытки вообразить перспективы развития науки становятся все более смелыми: так, интервью с физиологом Юрием Фроловым оформляется как рассказ о путешествии в следующее столетие – в 2056 год, когда «уничтожены болезни, волнения, огорчения» (Фролов, 1956: 104), благодаря чему удалось превратить человечество в сообщество молодых, высоких, белозубых и активных долгожителей.

Безусловно, при этом продолжает воспроизводиться и другая футуристическая конструкция, отвечающая требованиям «теории предела», – жанр «репортажей» из ближнего будущего по‐прежнему актуален. Однако даже в рамках этого жанра наряду с вполне характерной для него риторикой («Завтрашний день наступает сегодня. Он не приходит сам по себе, его делают люди» (Аграновский, 1957: 66))[36] встречаются проговорки о непреодолимом разрыве, отделяющем «сегодня» от «завтра»: «На экскурсию „туда“ людей не сводишь…» (Там же: 57).