В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Я хочу сказать об одном делегате съезда. Он не значился в списках, но это был один из самых уважаемых делегатов. Он стоял на трибуне рядом с каждым выступающим. Он поднял свой мандат, голосуя за Программу партии. Этим делегатом был Энтузиазм <…> Что такое энтузиазм? Мне кажется, в конечном счете – это вера. Энтузиазм рождается только тогда, когда человек поверит в дело, поверит не только разумом, но и сердцем. <…> Голос энтузиазма мы слышали и на ХXII съезде нашей партии. Слушая этот взволнованный, всегда молодой голос, мы невольно думали о том, как изменились наши люди, и о том, что, перешагнув двадцатилетие, мы придем в коммунизм. <…> Энтузиазм в корне изменил наше отношение к делу <…> Члены нашей бригады учатся без отрыва от производства, относятся к работе как к творчеству, потому что умом и сердцем мы верим в то, что своим трудом приближаем коммунизм (Маслий, 1961: 1), —

это высказывание, устроенное в полном соответствии с канонами советских ораторских практик, отсылает к ранним контекстам понятия «энтузиазм», которое, как замечает Михаил Ямпольский, «в XVIII веке было прочно закреплено за религиозными фанатиками и лжепророками» (Ямпольский, 2004: 416). Такой контекст хорошо просматривается в хрестоматийном фильме Дзиги Вертова «Энтузиазм: Симфония Донбасса» (1931), начинающемся с метафор крушения христианской конструкции реальности – на ее обломках в симбиозе с индустриальными машинами рождается «новый человек» и новый энтузиазм. Определение энтузиазма как веры – пожалуй, основная константа в советских (впрочем, далеко не только советских) трактовках этого термина[39]. Нельзя сказать, однако, что его понимание в принципе не меняется.

Если в 1930-е годы энтузиаст-стахановец опознавался преимущественно по сверхусилию, превращающему его в сверхчеловека, то энтузиасту конца 1950-х – начала 1960-х годов, покорителю целинных земель и строителю городов будущего, эта каноническая маска как будто бы оказывается не вполне по размеру. В «оттепельной» публицистике роль энтузиаста становится несколько менее сакрализованной и экстраординарной и в то же время – приобретает более сложную структуру. Чтобы соответствовать образу «человека будущего» (о котором, кроме совершенства, в сущности ничего не известно), энтузиасту теперь не вполне достаточно демонстрировать трудовые подвиги и эмоциональный подъем, он должен обладать определенной «психологией», определенным «внутренним обликом» (Кузнецов Ф., 1961: 78), причем это внутреннее устройство больше не кажется самоочевидным и само собой разумеющимся.

Передовая статья, подписанная именем первого секретаря ЦК ВЛКСМ, декларирует:

Сегодня торжествует новый человек. Миллионы молодых сердец притягивает любое проявление нового отношения к жизни, к себе, к обществу. Тысячами писем отозвалась молодежь на исповедь Валентины Чунихиной, добровольно променявшей спокойную жизнь в городе на работу в одном из отстающих колхозов Забайкалья. И, конечно, ее пример помог очень многим принять решение: новые и новые отряды энтузиастов направляются в Сибирь, на Север (Павлов, 1964: 4).

Речь вроде бы идет о внешних «проявлениях» готовности к коммунизму (и они как раз легко опознаются читателями), однако в основе этой риторической конструкции – апелляция к области персонального смыслонаделения и целеполагания («отношение к жизни, к себе, к обществу»), что весьма характерно.