В союзе с утопией. Смысловые рубежи позднесоветской культуры

Итак, мы знаем об «оттепельном» энтузиасте не очень многое: как минимум это тот, кто говорит непременно молодым и взволнованным голосом. Молодой и взволнованный член советского общества – который то ли создает «нового человека», то ли им непосредственно является – оказывается проекцией противоречащих друг другу ожиданий: он должен быть «идеалом» и в то же время «самим собой», самостоятельной и состоявшейся «личностью», сложной, волевой, непредсказуемой.

Анализируя кантовское размышление об энтузиазме в контексте риторики Французской революции, Ямпольский пишет о нарциссической природе энтузиастического переживания, в основе которого своего рода сбой – «внутреннее» принимается за «внешнее»: «Энтузиазм <…> принимает субъективность аффекта за объективность откровения. <…> По существу, энтузиаст – это зритель, который принимает происходящее в нем самом за видимое» (Ямпольский, 2004: 419). Говоря сейчас об «оттепельном» энтузиасте, я, конечно, имею в виду не погружение в аффективный опыт, а ролевое конструирование аффекта: материалы молодежных журналов демонстрируют, как «внешнее» выдается за «внутреннее», как внешний взгляд на фигуру энтузиаста вменяет ей определенные (или, точнее, неопределенные) внутренние свойства, как формируется подменная конструкция самости, призванная соответствовать завышенным социальным ожиданиям.

Пусть дана тебе будет
Рука силача-кузнеца,
Голова фантазера,
Железное сердце бойца.
Ты тогда совершишь
(Только надо спешить и спешить!)
Все, о чем так мечтал я,
Да вот не успел совершить

(Старшинов, 1958: 3) —

это поэтическое напутствие, обращенное к молодому поколению, содержит в себе не только отсылку к сформировавшемуся в 1920-е годы конструктивистскому взгляду на «нового человека» (в данном случае мы видим вполне канонический прием сборки этой конструкции из разных, в том числе и машинерийных, элементов), но также характерное для рубежа 1950–1960-х годов понимание «передачи эстафеты»: новые люди должны поторопиться стать теми, кем хотели, но не смогли стать их старшие современники. Отдельно стоит подчеркнуть задачу спешить и успеть – социалистический эквивалент истории успеха, достижительного сценария, лежащий, собственно, в основе роли советского энтузиаста. Главным (и едва ли не единственным) конкурентом здесь оказывается само время, которое следует опережать и преодолевать.

Оборотной стороной завышенных ожиданий, возможно, становится снижение статуса фигуры энтузиаста в менее официальных и менее нормативных контекстах – вплоть до ироничной стигматизации, которая описана в очерке постоянного автора «Юности» Аллы Гербер о молодежных клубах:

Я вспоминаю Сережу – «человека двадцатого века», как он себя называл. Автомобиль, прищуренный взгляд скептика, кинокамера, моторная лодка, немного сарказма и много денег – таковы, по мнению Сережи, обязательные атрибуты современного человека. Заглянув случайно в клуб, он скривил рот и по привычке насмешливо прошипел: «Энтузиасты!» Прошло три месяца, и Сережа преобразился (Гербер, 1960: 85).

БОТИНКИ И БЕССМЕРТИЕ

«Человек двадцатого века», конечно, не мог бы понять того напряжения, на которое обрекалась в «оттепельной» публицистике фигура «энтузиаста», призванная снять противоречие, содержащееся в самой конструкции близкого и одновременно дальнего будущего. Зависший между далеким трансцендентным будущим и необходимостью его срочной реализации, «энтузиаст» оказывался точкой пересечения двух модальностей, которые доминировали в публицистическом дискурсе о коммунизме, – возвышенной и, условно говоря, приземленной.

Коммунистическое будущее «приземляется», переводится на язык повседневности через тезис «Большое – в малом» – так называлась рубрика, которую Валентин Катаев, инициатор и первый главред «Юности», открывает в преддверии ХXII съезда своим собственным текстом. Подразумевается, что реализацию грандиозных задач каждый может начать незамедлительно с ежедневных мелочей – например, с регулярной чистки собственных ботинок[40]. «Не ясно ли, что, не ликвидировав всех крупных и мелких бытовых и производственных пороков, мы вообще не сможем не только „войти“ в коммунизм, но даже построить его?», – пишет Катаев и предлагает включаться в последовательную воспитательную программу – «борьбу <…> против всех пережитков и дурных навыков прошлого» (Катаев, 1959: 82).