В сундуке

В этом огромном торговом центре, у магазина Chanel, Burberry или Louis Vuitton, не помнится точно, откуда она вышла, и была в довольно приподнятом настроении, Мила едва успела отпрянуть от грязно– горчичного пуховика, который растопырил свои пышные объятия, и с криками:«Людок !Ты?» бросился на нее, как гигантская неведомая птица. Но еще более необъяснимо было то, какая сила заставила ее улыбнуться, а в конце непродолжительной беседы ни о чем «откуда в Москве? А, по работе!» вытолкнуть откуда-то из живота:«Приходите обязательно в гости», да еще и телефон оставить.

А та не растерялась и позвонила!

Что это было? Вежливость? Ностальгия? Помутнение рассудка?

Тоже мне, актриса!

Актриса. Театр. Мысль о несбывшейся карьере проскочила за шиворот, как капля талого снега с крыши у подъезда, заставила ее сьежиться.

Нет-нет, нельзя допустить обсуждения этой темы сегодня. Возможно, это была одна из причин ее безумного страха встречи с Аллой.

А, может, и не только.

Возможно, она боялась встречи не с Аллой а…с собой?

С той простоватой, глуповатой, откровенно некрасивой девчонкой, которая ходила каждый день в одних и тех же чёрных вареных джинсах, старательно заштопанных с обратной стороны светло серыми нитками.

Сцена 12. Райковский

Райковский поднял голову, в которой, несмотря на тьму грустных мыслей, молнией сверкнула мысль светлая: «Надо одеться». Возможно, он бы и не вспомнил об этом, если бы ему не стало совсем уж холодно в продуваемом насквозь кабинете. Нехотя подняв с пола полотенце, он медленно побрел к небольшому (он всегда был скромен в одежде), но компактному гардеробному шкафу справа от двери рядом с большим кожаным диваном, его холодным и скользким, но верным пристанищем в последнюю неделю. Забавно, как мы, люди, считающие себя венцом творения, редко понимаем, и так же редко ценим привычные вещи, события, людей, которые нам служат верой и правдой. Как быстро мы привыкаем к комфорту и начисто перестаем его ценить. Как легко мы забываем то чувство благодарности за то, что у нас есть. Он жаловался месяц назад на слишком большую и громоздкую кровать в их спальне. И матрас был недостаточно упругий. Теперь он спал на жестком узком диване.

Раскрыв порывистым движением дверцу шкафа, он застыл. Его, как незадачливого лыжника снежная лавина, накрыл тонкий аромат домашнего парфюма, который они покупали вместе в прошлом году на Кипре. Или в Лондоне ?

Ровные стопки трикотажных кофт рябили своими идеально сложенными и выглаженными полосками в трёх из пяти отделений, зато в двух других царил настоящий бедлам. Как будто там копошились воры в поисках бриллиантов. Райковский поморщился. Неужели это он устроил весь этот беспорядок? Раньше они ссорились с Милой не раз. Семь лет супружеской жизни все-таки. Но в другую комнату, даже на другой этаж, он съехал впервые. Резкая смена обстановки была для него как маленький конец света, но ничего не поделаешь. На столе тренькнул телефон. Мессенджер. Предатель. Надо будет поставить пароль и убрать звук. Его взгляд автоматически шарил по полкам трикотажного царства и замер на серо-лиловой полоске. С брюками было все ясно. Мягкие вельветовые брюки свободного кроя угольно– чёрного цвета. А вот верх?

Почему именно эти цвета?

Серый и лиловый.

Он не знал, но вспомнил, что слышал (должно быть, радио в машине),что это цвета печали.

Сцена 13. Мила

Мила оглянулась. Как, каким образом она оказалась у зеркала в своей комнате?

В последнее время ее мысли вели себя совсем странно. То где-то витали, то подбрасывали ей целый калейдоскоп образов, словно в игре.

Вот картинка. Угадай, что это?

Прошлое? Настоящее? Будущее?

При попытке вспомнить, куда она ходила и что делала в голове возникал лишь чёрный экран. Мила грешила на те, новые антидепрессанты, которые по совету Якова Генриховича, именитого столичного психиатра, присылали ей из Израиля. Какой в них толк, Мила не понимала. Настроение было ещё хуже, чёрный экран не исчезал. Однажды, после очередного его появления, она открыла глаза на больничной койке. Левая рука от запястья до локтя была красиво забинтована. Райковский, казалось, был даже немного обеспокоен. Иногда отвлекался от телефона, чтобы зачем-то потрогать ей лоб, параллельно бронируя столик в ресторане для встречи с клиентами. Яков Генрихович так смешно в тот момент выпучил на него глаза, что Мила не рассердилась, как обычно, а засмеялась.

Как случилось, что при полном благополучии, при всём, о чем только могла мечтать любая женщина, Мила лелеяла мысль о самоубийстве? Она дорожила ей, она хранила ее в укромном уголке сознания, эта мысль придавала ей сил и даже поднимала настроение. У неё был этот запасной выход, словно заветный козырь в длинном черном шелковом рукаве мага– иллюзиониста.

Она провела рукой по пшенично-русым волосам, собранным в небрежный кулёк внизу затылка. Ну конечно, вот зачем она здесь …