В связке

– Вот ведь забавная штука – жизнь, моя Лили, Монджо менял девушек как перчатки, я уже ни на что больше не надеялась, а потом мы вдруг поняли, что любовь-то вот она, совсем рядом, все та же, понимаешь, я очень влюблена, и я так рада, что ты уже его знаешь и так его любишь!

Ладно, хватит соловьем разливаться. Теперь шопинг. Ночнушку? Нет, мама, я же сказала, нет; особенно под одной крышей с Монджо. Пижаму еще куда ни шло, но никакой веселенькой ночнушки для девочки моих лет, как ты говоришь, никаких более открытых купальников, чем мой, в котором я хожу на плавание, темно-синий, как у пловчих из Восточной Германии, никаких юбок, никаких колготок, никаких ботиночек, я ничего не хочу, мама. Нет, хочу. Я хочу в школу-интернат.

Что, Лили?

Мама показывает мне джинсовый сарафан. Вид у нее довольный.

– Как на тебя сшит! Смотри, как мило!

Я соглашаюсь на сарафан. Монджо сможет ходить в гости снизу, а руки засовывать с двух сторон. Я готова согласиться и на топ без рукавов, который она мне протягивает, он пойдет к сарафану. В конце концов, теперь мы будем соревноваться за его внимание. Через секунду я замечаю в магазине другую девушку, она выбирает джинсы, а отец дает ей советы. Она примерила уже две пары и говорит, что выглядит в них слишком толстой, и я слышу, как папа отвечает, что она красавица, что они будут бегать каждые выходные и лишние килограммы улетят; когда они выходят из магазина, вид у нее довольный. Она держит его за руку. Спасибо, папа. А может, А-МЕ-РИ-КА? Алло, пап, забери меня; у нас с мамой все не очень, потребуй опеку, добейся ее, собакам Кейт я не помешаю.

Вот только если я скажу папе, огребет мама. И Монджо до кучи. Монджо, бородавка-паразит, которого папа терпеть не может. Он скажет, что мама плохо меня воспитала, лишит ее родительских прав, а она ведь столько сделала для меня, она не переживет этого, покончит с собой.

Мама выдвигает новое предложение: макияж. Что, если в выходные, когда я хожу на вечеринки, мне немного подкрашивать ресницы? Любая девушка была бы от такой идеи в восторге, утверждает мама, но не я.

«У тебя такие длинные ресницы, Анна, пощекочи мне ими шею».

Потом мы идем в супермаркет, мама хочет устроить сегодня праздничный ужин.

– Жареный цыпленок? Паэлья? Чего бы тебе хотелось? – пытает она меня. – Давай, выбирай! Мы сегодня празднуем!

– Нет, я выберу! – встревает Монджо, он присоединился к нам в супермаркете. – Все путем, девочки? – спрашивает он, как обычно при встрече с нами.

Мама улыбается ему, немного смущенная новым положением дел: они вместе. Она приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать его, а он, не обращая на нее внимания, мурашит мне волосы, как всегда на людях, то есть по-быстрому: вроде как дружески гладит по голове. В моем воображении волосы извиваются лианами. Мама держится скованно. От перемены их статуса ей неловко. Непросто, наверно, когда лучшие друзья становятся любовниками. Она потеряна, бедная. Я – другое дело. Мы с Монджо врем как дышим слишком давно, нам проще. И потом, нам необязательно говорить, чтобы понимать друг друга. При виде прокладок в тележке он смотрит мне прямо в глаза. Я чувствую упрек. А ведь я делаю как он сказал:

– Когда начнутся, покупай прокладки, а не тампоны, а то твоя мама поймет, что ты уже не девственница.

Он проводит рукой по маминой спине. У нее розовеют щеки. Но не краснеют.

13

Мое десятое лето подходит к концу. Я не хочу домой. Мне нравится жить у дедушки и бабушки Жанны, с другом ее брата, который на меня не смотрит. Нравится, что мне десять, что я на каникулах у Жанны и ее родители понижают голос, когда мы входим в комнату, потому что говорят на темы, которые могут нас шокировать или напугать. Мы маленькие девочки. И с нами обращаются как с маленькими девочками. На рынке нас угощают конфетами, но не просят высунуть язык, когда ешь красные. Мне нравится, когда Жаннина мама предлагает оставить на ночь в коридоре свет. Нравится, что никто не входит в комнату, когда мы спим.