В связке

Когда я возвращаюсь из Ла-Февриер, мама говорит, что папа хотел отвезти меня на несколько дней к морю. Но они, к сожалению, напутали с датами, и он уехал ни с чем. Я убита. Наповал. Я будто сделана из лего. Меня рассыпали по полу. Я плачу и плачу, обхватив себя руками, мне десять, скоро одиннадцать, и папа должен был взять меня с собой на каникулы. Он приехал к нам сюда четыре дня назад, когда я еще была у Жанны, рассердился на маму, сказал, что она сделала это нарочно. Он был уверен, что предупредил ее. А она решила, что он, как обычно, бросал слова на ветер. Ей жаль, что я так расстроилась. Она уверена, что в этом недоразумении виноват он, а не она, но разбираться уже нет смысла. Поздно: поездки с папой этим летом не будет. До конца каникул три дня. Я никак не могу успокоиться, хочу, чтобы она позвонила ему и предложила взять меня на три этих оставшихся денечка. Она берет телефон, говорит папе, что я расстроилась, а он отвечает, что она не вовремя. Он садится в такси, чтобы ехать в аэропорт, позвонит мне оттуда. Тогда я прошу маму отвезти меня в Руасси[5], сейчас же.

– Пожалуйста, мамочка, ради меня, умоляю, я хочу с ним попрощаться, хочу поцеловать его, пока он не уехал.

Маму не приходится долго упрашивать, она не может, когда я плачу.

По дороге она звонит Монджо и говорит, что мы едем в аэропорт прощаться с папой. Приглашает его потом прийти к нам ужинать, если он не занят. Добавляет, что я плачу. Он хочет со мной поговорить, но я отказываюсь, и мама вешает трубку. Они созвонятся позже. Она пытается меня утешить, но ничего не помогает. Ни обещание кино с попкорном, ни перспектива ужина на ковре – ничто не помогает выгнать из моих мыслей папу. Мы паркуемся на стоянке аэропорта и бежим к табло вылета. Я вижу, что регистрация на рейс до Атланты только началась, и прыгаю от радости. Я успею увидеть папу.

Терминал В. В толпе я узнаю его чемодан на колесиках в красную и синюю полоску. Бросаюсь к нему, но такой реакции я не ожидала и потому подаюсь назад. Я так бежала, что чуть не сбила его с ног. Он обернулся, злой, увидел сначала маму, и глаза у него были такие строгие, как будто он сейчас поставит на место незнакомую женщину: мадам, разве так можно, следите за своим ребенком!

Потом он опускает глаза на меня, и его лицо смягчается, он спрашивает:

– Ты приехала специально, чтобы попрощаться со мной?

От слова «попрощаться» я опять захожусь в рыданиях. Он выпускает наконец ручку своего чемодана и наклоняется, раскидывая руки. Я ныряю в его объятие.

Мама объясняет, что я распереживалась из-за этих неудавшихся каникул и непременно хотела приехать в аэропорт, чтобы его поцеловать. Тут я поправляю: нет, я приехала, чтобы остаться с ним на несколько дней, как собирались, но папа говорит, что нет, уже поздно, он поменял билет, и Кейт его ждет. И потом, мне во вторник в школу.

– Но скоро я снова приеду, – обещает он и заводит с мамой разговор про забастовку авиадиспетчеров, которая может его «крупно подвести». Какая-то дама за ним в очереди тоже обсуждает новости. Папе звонит Кейт, хочет пожелать ему хорошего полета. Он говорит «Love», люблю, при маме, и это меня шокирует. Когда подходит его очередь и он регистрирует багаж, я жду, что мы пойдем пить сок, жду новой мешалки, но он говорит свое «ну все». Значит, все. У меня нет сил попросить сок, я опять заплачу, поэтому молчу. Я целую папу, он называет меня доброй принцессой, говорит, я молодец, что приехала. На минутку мне кажется, что он передумал или даже что весь этот маскарад с регистрацией багажа просто розыгрыш: на самом деле мама передала ему мои вещи, а я так плакала, что ничего не заметила, он сунул их в свой чемодан, и мы едем на три дня… В Венецию? В Амстердам? В Лондон? Он обещал показать мне столько разных мест.

Но он проходит через паспортный контроль один и подмигивает мне. Мама сжимает мою руку в своей, но я не в состоянии ответить нашей азбукой Морзе. Моя рука неподвижна. Мама садится передо мной на корточки, обнимает меня, и я снова плачу. Ей я могу сказать:

– У него даже на сок нет времени…

Она говорит о папе тысячу хороших слов, потому что никогда не позволяет себе сказать о нем хоть одно плохое. Она обещает, что он скоро приедет снова и мы обязательно придумаем что-нибудь классное. Я наконец успокаиваюсь, только чтобы порадовать ее, потому что, с тех пор как ПУ с нами нет, мы с мамой команда, и огорчать ее еще больше я не могу. В машине я даже прошу ее поставить мою любимую песню, чтобы она думала, будто мне лучше. Она все для этого делает. Таксисты, может, и бастуют, но мама, если я прошу ее поехать в аэропорт в очередной раз проводить папу, – никогда.

Когда мы паркуемся у дома, Монджо уже здесь, на тротуаре, стоит с поднятыми руками: в левой ласты, в правой маска и трубка. Молчание. Смех. Он идет к нам:

– Как я понял, возникла путаница с датами, поэтому, девочки, что скажете насчет съездить на море? Уезжаем сейчас, будем есть креветки и вернемся в понедельник!