В свободном падении

А вот ещё фотография — я, загорелый и голозадый, стою, утопая пятками в песке, и весело покручиваю у виска пухлым пальцем. Это дед научил меня так реагировать на мою бабушку: «Ну-ка скажи, Андрюш, где у бабушки не хватает?» «Вот здесь» — и я охотно демонстрировал этот жест: палец у виска, довольная хулиганская улыбка. Дед хохотал до слёз, ему до того нравилась эта его смелая выходка, что он решил запечатлеть её для истории.

Первое время дед пытался заменить мне отца. Он делал это вполне искренне, даже иногда рискуя здоровьем: выходил играть со мной в футбол, хотя уже тогда имел проблемы с ногами. Гулял со мной по лесу, пытался научить меня разбираться в грибах. Жаль, из этой затеи ничего не вышло: во-первых, дед, всю жизнь горожанин, не разбирался в грибах сам, во-вторых, грибов в нашем лесу почти не водилось — только мутировавшее подобие белого гриба, который местные называли «сатанинский гриб», а также разнообразные отходы человеческой деятельности. Некоторые малолетние шутники специально клали в траву мандариновые корки, маскируя их под «лисички», а потом выбегали из кустов и безжалостно дразнили тех, кто попадался. Дед попадался почти всегда.

Дед был слишком рассеян, необязателен и, помню, всё время искал глазами противоположный пол. Если противоположного пола не оказывалось рядом, дед разочарованно брёл, склонив шевелюру, и о чём-то только ему ведомом, лениво, неспешно размышлял. Не раз я терялся в лесу, отставая от деда, а потом меня находили местные жители, лежащим в овраге или сидящим в траве и сосущим шишку, спокойным и задумчивым. Однажды зимой он вернулся из леса, отряхнул от снега детские санки, поставил на печку и только потом сообразил, что на санках не хватало меня. А я лежал в сугробе, в своём комбинезоне, тугом и неповоротливом, устремив равнодушные глаза в небо. «Всё о бабах своих думает», — возмущалась бабушка злобно. Наверное, думал и о них. Но не только. Нельзя же столько времени о женщинах думать, не тот предмет. Дед был мечтателем. И, как всякий мечтатель, констатитровал я, закрывая шкатулку, никаких материальных ценностей после себя не оставил.

Через несколько дней я взбирался по эскалатору, негромко напевая от радости. Казалось, радоваться было особенно нечему: все эти дни я очень плохо питался, оттого критически похудел, побледнел и был обессилен. Иссяк-таки алкоголь, и несколько мерзких крупных прыщей образовалось на физиономии. Приходили люди из военкомата, снова с утра, звонили, дышали на дверь. Звонила Майя, опять, но я не брал, отключался, от злобы стуча по стенам. Наконец, бесславно кончилась моя попытка заёма денег у соседа Мити.

Он открыл мне дверь в спортивном обличье, хотя вроде бы не бежал и бежать не собирался, и был весь в поту, конь взмыленный. Была его бабушка, вспоминала мне детские мои шалости, но даже не угостила ничем, чая не подала, заставила слушать её дребезжание стоя.

Потом сидели в Митиной комнате, где он демонстрировал мне планы тренировок, снова хвастался убывающим своим весом, потом мучительно скучно рассуждал о новинках на рынке мобильных телефонов (он, оказывается, работал клерком в телефонной корпорации). В довершение, попытался поведать мне историю своей несчастной любви (боже мой, ещё одно разбитое сердце!). Как я и думал, Митя истязал себя, чтобы понравиться какой-то планктоновской тёлке из офиса. Я послушал его терпеливо, минут пять, но потом почувствовал, что падаю в голодный обморок и напрямую попросил занять мне денег, тысячи три, до первой зарплаты. Митя, извиняясь, пустился в путанные какие-то объяснения, так что я махнул на него рукой, напоследок высказав что-то обидное о его весе. Может быть и зря.

Ну, а причина для радости была одна — поднимаясь по эскалатору, я держал за руку Наргиз, и та, покорно идя следом, не забывала саркастически надо мной потешаться. Мы шли на репетицию группы, ей было это любопытно. «Даже если там будет мат и всякие другие непристойности?» «Даже если будет, — охотно кивала Наргиз, — но лучше, если бы их всё-таки не было».

До знаменательного концерта оставалась неделя, и на репетиции настоял я сам, потому что, как выяснилось, дела группы больше никого не интересовали. Фил носился, понятно, с диссертацией своей, у Киры снова была работа — другой зоомагазин, и странные её отношения, в которые я не хотел вдаваться. К Вадиму же, было похоже, вернулась его возлюбленная Йоко-Аня (не знаю, умолил ли он её, следуя всюду за ней в слезах и на коленях, или же просто её отшвырнул от себя «тортик», и Ане ничего не осталось, кроме как подобрать всюду ползший за ней сопливый мусор), во всяком случае, по телефону Вадим был собран, неразговорчив и деловит, не пожелал слушать моих новых песен и быстро повесил трубку.