В свободном падении

Мы пересекли серпантин дорог, углубились в заводские джунгли. Шоссе гремело позади, и приходилось кричать, чтобы услышать друг друга. У вокзала, странно нелюдного сегодня, стояла машина, чёрный отмытый фургон с православной символикой. Молодой поп возвышался над откидным столом, сжимая в руках половник с длинной рукояткой. В очередь к нему выстроился местный люмпен-пролетариат: бомжи, гастарбайтеры. Из большого котла поп наливал им скупые порции дымящейся похлёбки. В желудке тревожно засосало, и я подумал о том, что если бы не шёл под руку с Наргиз, пошёл бы и за своей порцией. Меня бы, наверное, даже приняли за своего: рваные джинсы, лохмы волос, кеды рваные. Гитара ещё эта на плече, чужая, дурацкая, больно врезалась в спину.

На репбазу мы пришли первыми и остальных дожидались у кирпичной граффити-стены. Я курил, щурясь на солнце, Наргиз озиралась слегка испуганно.

Первым появился Вадим, в белой футболке, весь в дорожной пыли, тяжело согбенный под грузом аппаратуры. Сначала он не заметил Наргиз, молча ввалился в узкий проход, задевая стены и потолки своими приборами, потом чуть не упал на крутых ступеньках, еле дотащил всё до лавки, уронил себя и вещи на неё, и только после этого обнаружил Наргиз, осторожно спускавшуюся следом. Они пожали друг другу руки манерно, без особой радости, поглощённые каждый своими заботами: Наргиз была подавлена невзрачной, убогой и опасной атмосферой, привычной для нас, музыкантов московского андерграунда, Вадим же запыхался и размышлял теперь о своей ноге, которую ушиб о лестницу. К неловкой ситуации я оставался безразличен, не желая ни помогать Вадику, ни подыскивать ободряющие слова для Наргиз. Я просто сжал её руку покрепче и повёл её дальше. Она пошла легко и послушно на каблучках, как горная козочка.

Потревоженный грохотом аппаратуры на лестнице, из своей берлоги вылез администратор, вечно сонный альтернативщик Кирилл, с лицом, блестящим и острым от обильного пирсинга. За последние несколько лет его кирпичная физиономия претерпела масштабные изменения: начав с незаметной под шевелюрой серёжки в левом ухе, он поместил разнообразные железки в нос, на подбородок, быстро перешёл на щёки, затем лоб (во лбу появилась огромная металлическая пластина), а в довершение всего на смену скромным серёжкам пришли чернеющие «тоннели». Администратора Кирилла можно было найти почти всегда вечно спящим, уткнувшимся своим металлоломом в коврик для мышки, с пушистыми наушниками в ушах, громыхающими во время его нечуткого сна оглушительным дэд-металлом. Он улыбнулся мне проколотыми губами, улыбнулся Наргиз, которая покачнулась, совсем ослабленная. Если бы Кирилл догадался показать Наргиз язык, та бы наверняка упала в обморок: язык Кирилла был поистине ужасен.

Мы пожали друг другу руки, он выдал мне ключ и микрофон на длинном шнуре, пошли дальше, не оглядываясь, мимо прозрачных дверей, за которыми всегда происходило одно и то же: неопрятная длинноволосая молодёжь, в мокрых от пота футболках играла свои громкие злые песни. Такие же, как мы. Чуть моложе, чуть старше. В основном, конечно, моложе.

Открывая дверь в нашу комнатку, я услышал, как с лестницы лился весёлый и уверенный мат Фила и огрызающийся, полуобиженный полуматерок Вадима в ответ. Скорее всего, Фил разыграл свою старую шутку: вместо того, чтобы помочь донести навьюченному Вадиму вещи, решил запрыгнуть ему на плечи и погонять. Конструкция эта не никогда не выдерживала дольше секунды и со стуком и руганью тяжело рушилась на пол.

Репетиционная комнатка имела сильно вытянутую прямоугольную форму. Стены её были обиты красным шершавым материалом, бугрящимся непокорными волнами по краям. За лианами проводов и частоколами усилителей имелся диванчик без подушек, на котором иногда кто-то безмятежно спит (как правило, сам Кирилл, если ему надоедает спать в своём закутке). Сейчас он был пуст, и Наргиз уселась на него, скромно составив друг к другу джинсовые свои ножки. Пока я разматывал провода, в комнатном проёме, один за другим, в полном составе образовались «Деграданты». Вадим, вероятно, уже сообщил остальным о Наргиз: все с весёлым любопытством выискивали взглядом мою девушку. «Кто та властная дикарка, оседлавшая нашего мятежного поэта», может быть, так думали они. Наргиз приветствовала заполняющую комнатку группу совсем уж потерянно, чуть не вытаращив глаза. Должно быть, она ожидала, что будет сидеть в отдельной комнате, на возвышении, смотреть на нас издалека, а мы были совсем перед ней, крупные, шумные, размахивающие перед носом своими инструментами. Филипп сразу же подошёл ко мне и ударил в живот с размаху. Это была ещё одна его частая шутка. «Пропустил!» — сообщил он весело мне, кандидат искусствоведческих наук. Получить по пустому желудку оказалось больнее, чем по заполненному — как будто чем-то острым резануло внутри. Я поморщился, но не согнулся даже, ответив ему вялой пощёчиной. Наргиз наших шуток не поняла, насупилась уже совсем неприлично. Фил в развалку приблизился к ней.

— Значит, тебя зовут Наргиз?