В тени баньяна

Мы долго добирались на попутных повозках и к вечеру приехали в какую-то далекую, всеми забытую глушь. Лагерь стоял на пустыре. На заднем плане, подпирая небо, поднимался лишенный растительности горный хребет. Черные фигуры молча сновали вверх-вниз по длинному, неровному склону, точно муравьи, которые строят гигантский муравейник, готовясь к сезону дождей. У подножия горы такие же черные фигуры мотыгами и лопатами дробили землю. Похороны, решила я, и у меня закружилась голова. Кто-то умер. Я повернулась к Большому Дяде и спросила:

– Что они зарывают?

– Все, – ответил он сдавленным, далеким голосом. – Все… целую цивилизацию. Да, именно так. Перед нами – погребенная цивилизация…

У меня звенело в ушах, и я не расслышала дядины слова.

– А я думала, дракона, – сказал мой голос. – Дракона-якка.

– Хорошо, если так, – пробормотал Большой Дядя. – Иначе мы хороним самих себя. Народ, который роет собственную могилу. – Он дал мне руку. – Пойдем, нас ждут дела.

В воздухе висела густая завеса пыли. Люди закрывали головы и лица кромами, и я не могла понять, кто есть кто. Я хотела найти маму, но не успела. Нельзя было терять ни минуты. Солдат протянул Большому Дяде мотыгу, а мне – бамбуковую корзину, похожую на створку раковины. Дядя копал, а я руками и ногами загребала в корзину комья земли. Время от времени кто-то подходил, забирал у меня полную корзину, а взамен давал пустую. Солдаты Революции зорко следили, чтобы никто не стоял без дела. Все работали молча, не поднимая головы. Над пустырем раздавались дружные удары металлических инструментов о твердую, сухую землю.

Воспаленное, израненное небо рдело зловещим цветом. Это был цвет гниющей плоти, цвет умирания и смерти, цвет предсмертного вздоха. Цвет непролитых дождей и дождей, что прошли давным-давно.

Большой Дядя закашлялся, лицо его побагровело. Я испугалась, что у дяди вывалится язык. Солдат зыркнул в нашу сторону, и дядя, подавив кашель, продолжил копать. Он, как заведенный, поднимал и опускал мотыгу, словно его тело не знало других движений, а разум, сосредоточившись на работе, не допускал других мыслей.

Я огляделась в поисках мамы, но все вокруг исчезло в клубах пыли. В глаза летел песок. Я моргала – и видела песчаную бурю, чувствовала ее огненное дыхание. Я глотала – и ощущала во рту вкус пустыни. Мне казалось, будто мое нутро высохло, пошло трещинами, как обезвоженная почва, а тело раскололось на куски, словно кокосовый орех. Я стояла на изрытой, изувеченной земле, и выкопанные в ней ямы и канавы напоминали могилы. Мы хороним дракона, но ведь это я умираю под палящим солнцем. Я рою собственную могилу. Иначе мы хороним самих себя. Слова Большого Дяди мешались с моими мыслями. Хороним самих себя, хороним самих себя…

Раздался звук, похожий на пулеметную очередь. Это звонил колокол. Все положили инструменты и потянулись к единственному нетронутому участку земли – возвышенности, на которой стояли ряды тростниковых бараков. Я всматривалась в бараки, моргая сухими, воспаленными глазами, и видела горячие угли, языки пламени, разлетающиеся искры. Бараки горят? А может, я горю? Что это? Обман зрения? Подпрыгивая и извиваясь, пламя лизало мое лицо. Я на погребальном костре. Но кто умер?

Опустившись на землю рядом со мной, Большой Дядя ждал, когда схлынет поток из черных фигур. Вокруг, как огромные мертвые моллюски, валялись корзины. Могильщики перестали копать… Похожие на кости, лежали скрещенные мотыги и лопаты. Холмы из земли и камней напоминали термитники. Одного холма будет достаточно, чтобы похоронить Радану… Мысль вилась в голове длинной, тонкой змейкой. Она была маленькая, когда умерла. Меньше, чем при рождении. Если бы у нее была могила, она бы выглядела, как термитник. Это не остановит половодье, но хотя бы не даст маме утонуть в собственных слезах. Пролитых и непролитых. Как муссонные дожди. Решено. Прежде чем умру, я сделаю могилу. Но не могилу для дракона-якка, а термитник для маминой печали.

Я подняла глаза к небу, пытаясь понять, какое сейчас время суток. Солнце было прямо надо мной, сидело у меня на макушке. Мне казалось, еще немного – и я взорвусь. А колокол все звонил. Звонил, и звонил, и звонил…

В голове мелькали странные мысли, а перед глазами – странные картины. Мириады крохотных звезд. Они мерцали, и мерцали, и мерцали…