В тени баньяна

Меконг? Рисовые поля? Мысли в моей голове путались. Проглотив жука, я только сильнее проголодалась и копала изо всех сил в надежде найти что-нибудь съестное.

– По всей стране строятся резервуары, каналы, рвы – чтобы выращивать рис круглый год! А не только в сезон дождей! Демократическая Кампучия – великая страна! Мы будем кормить рисом весь мир! Если захотим, у нас будет вдоволь еды, но разве можно думать о еде, когда рис нужен нашим солдатам!

Мой голод превратился в жажду. Я вытерла с лица пот и облизала соленую, грязную ладонь.

– Мы должны продолжать борьбу! Революция – это нескончаемая битва! Мы должны повсюду искать врагов! Всегда быть начеку!

Я бросила взгляд в сторону бараков и вспомнила, что в спешке оставила у постели фляжку с водой.

– Они везде! Не только на границе!

Доносившиеся из каждой ямы и канавы удары инструментов сливались в один нескончаемый стук. Он заполнил мое сознание, проник под кожу, я как будто растворилась в этом стуке и лае начальника лагеря.

– Они среди нас! Они делят с нами постель и стол!

Я закрыла глаза и отделилась от собственного тела… сбросила кожу… стряхнула кости… от меня остались только голод и жажда.

– Мы найдем их и уничтожим!

Откопав наконец камень, я навалилась на него всем телом и перевернула. Ничего. Даже муравьев. Даже самого крошечного жучка. Сухая, горячая земля под камнем была совершенно безжизненной.

– Раздавим их, как термитов!

Я зарыла в землю саму себя – маленькое, высохшее семя – и стала ждать дождя.

– Никакого сострадания!

Снова подошла мама. На этот раз у нее ничего не было для меня – только слабая улыбка, а я даже не нашла в себе сил улыбнуться в ответ.

– Никакой жалости!

Мама положила на землю пустые корзины, повесила на коромысло новый груз и ушла, слившись с потоком людей. Ее движения стали медленнее, тело с каждым шагом все сильнее дрожало от напряжения.

– Мы должны уничтожить всех – от мала до велика!

Начальник лагеря пять раз прокричал одно и то же. Мне хотелось всадить ему мотыгу промеж глаз.

Наконец раздался спасительный звон колокола.

В перерывах нам давали достаточно времени, чтобы сходить в рощу по нужде или спуститься к ручью за бараками и немного освежиться. Большинство людей предпочитали оставаться на местах. Отлучались только по зову природы – других причин двигаться, расходовать силы просто не было.

Большой Дядя вылез из канавы и сел на дно ямы рядом со мной. Вдалеке начальник лагеря беседовал с мамой, которая лишь покорно кивала в ответ. Должно быть, он заметил, что мама подходила ко мне, и теперь отчитывал ее. Начальник лагеря махнул рукой – мол, на этот раз, так и быть, без наказания. Мама с благодарным видом поспешила к нам.

– Мне нужно в рощу. – Мама протянула мне руку. – Пойдем со мной.

Я не поняла, почему она не может пойти одна, однако не успела возразить.

– Иди с мамой, – сказал Большой Дядя, помогая мне подняться, и добавил, обращаясь к маме: – Я скоро приду.

Я сразу все поняла. Куда бы мы ни шли, нас не должны видеть вместе. Революция не одобряет семейной близости, говорил начальник лагеря. Она препятствует обобществлению, снижает производительность. Что бы ни значили эти слова, в них крылась причина, по которой лагерь делился на две половины – мужскую и женскую. Даже мужья и жены не могли жить под одной крышей. Семьи собирались вместе только во время перерывов или за столом.

– Мы будем ждать у валуна, – сказала мама.

Дядя кивнул, и мама увела меня.

Мы зашли вглубь рощи, где ручей, огибая большой валун, разливался, а затем снова сужался и исчезал в зарослях молодого бамбука. Мама подвернула штаны и по щиколотку в воде пошла к валуну. Наклонившись, она вытащила со дна ручья два стебля тростникового сахара. Затем посмотрела по сторонам и вернулась ко мне. Вдруг раздался громкий треск – рухнула на землю отломившаяся ветка. Я принялась испуганно оглядываться. Никого.

– Присядь. – Мама опустилась на землю и потянула меня за собой.

Когда мы спрятались за колючим кустом, она дала мне тростниковый стебель, и я тут же вгрызлась в него, обдирая зубами жесткую кожуру. Вокруг роились мошки, привлеченные сладким запахом. Я тщательно пережевывала каждый кусок и, только высосав из него все соки, сплевывала остатки на землю. Снова хрустнула ветка – на этот раз из-за деревьев появился Большой Дядя. Он подошел и сел рядом. Мама разломила надвое второй стебель и протянула половину дяде. Тот колебался, стыдливо опустив глаза.

– Возьми. – Мама сунула тростник ему в руку. – Нет большего унижения, чем голод.

Дядя тихо произнес:

– Ты не должна рисковать жизнью…

– Какая жизнь? О чем ты? – резко бросила мама, а потом, словно желая успокоить его, добавила: – Этой свинье тоже есть что терять. Если меня поймают, я расскажу при солдатах и охранниках, что их начальник кое-что получил взамен. – Она говорила о начальнике лагеря. – Я отдала ему твой зажим для галстука – так этот дикарь даже не знает, что с ним делать. Я не стала объяснять. Сказал, главное, что золото. Остальное его жену не волнует.