В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

«Еще и года не исполнилось, как мы поженились. Мы собирались на свадьбу к очень уважаемым родственникам: свекор, свекровь, муж и я. Обычно свекровь не носила сережек, поэтому я обратила внимание, что она по случаю свадьбы надела их. Я сделала комплимент „очень симпатичные, мама (они заставили меня в первые же дни так называть ее)“. Она посмотрела мне прямо в глаза и сказала. „Это очень дорогие серьги. И я их отдам тому, кто будет ухаживать за мной в старости“. Я расстроилась, что она восприняла мою любезность за намек и ответила ей очень спокойно и, точно так же гипнотически смотря ей в зрачки, „если я буду ухаживать за вами в старости, то это будет не ради этих железок, а потому что вы — мать моего мужа“. Она не нашлась, что ответить мне… замяли… Больше подобных разговоров не было. Кажется, им [его родителям] было немного досадно, что не удастся управлять мною через эти вещи».

Информант: «Правильно, если хорошая невеста будет, тогда и отдать ей ничего не жалко.

Н. Ш.: — А что такое „хорошая невеста“»?

Информант: «Не знаю, для кого что».

В то же время фольклорная традиция выработала некие паттерны «хорошей», достойной (halal tzytzker — букв. ‘вскормленная молоком достойной, чистой матери’) невесты[178]. Условия дарения и оговорки во время подношения подарков превращают женщину в «хранителя», сторожа, лжесобственника имущества, потому что она никогда не сможет распоряжаться ими в полной мере[179]. Они уже в момент одаривания прочатся в передачу еще не родившимся детям, точно в соответствии с критическим замечанием Элен Сиксу: «Я говорю: женщина переворачивает смысл „личного“ потому, что если с помощью законов, лжи, шантажа и замужества ее право на самое себя и на свое имя было отнято у нее, она смогла простым действием жестокого отчуждения, лучше увидеть бренность „собственности“, низменную скаредность супружеской (мужской) личной экономии…»[180].