Что касается статуса женщины в семье — о нем невозможно говорить однозначно из-за множественности вариаций, так что все описанные выше случаи призваны, скорее, выявить тенденции, чем установить застывшие образцы. Женский статус напрямую или косвенно зависит от множества факторов, как то: классовые различия (сильно размыты после советского периода, хотя социальные и символические капиталы «благородных» и «знатных» продолжают работать на людей до сих пор, принося вполне осязаемые дивиденды), образование/средства/политическая власть (ресурсы, приобретенные группами людей в советских реалиях), возраст/поколение, тип семьи, в которой женщина живет, ее собственная позиция (гибкость/регидность) и степень приверженности ее мужа маскулинистско-мачистким идеалам.
Локальность брака приобретает серьезное значение. Если речь идет о локализации семьи на базе трехпоколенной семьи, это подразумевает повышение социального контроля и необходимость более последовательного и строгого представления своей ролевой партии. Чуть слабее прессинг социального «слежения», если речь идет о нуклеарной семье. Тогда описанные выше случаи, как видно, отражают самые различные ситуации и степень подавления женщин в различных семьях, безусловно, различна в зависимости от совокупности (локально)значимых статусов.
Возможно, засилье общественных канонов и безальтернативная однобокость прививаемых в процессе социализации нравственных принципов вкупе с жестким механизмом социального слежения формируют тип человека, который сильно зависит от окружения, «стесняется» быть индивидуальным, отличным от других. В то же время все описанные внутрисемейные коммуникационные схемы свидетельствуют о том, что люди не есть пассивные объекты природы и социального порядка, они пытаются влиять на ситуацию и манипулировать своим окружением через приемы социальной драматургии. Параллельно с этим при определенном стечении обстоятельств включаются репрессивные механизмы социального и в этом контексте знание «моральных кодексов» — жизненно важный аспект, обеспечивающий локально-социальную компетентность, а значит относительно бесконфликтное с окружением существование. Усвоив на протяжении многих лет свою рутинизированную партию, люди последовательно стремятся к производству нужных впечатлений о себе, к созданию видимости и техническим приемам дезинформирующей коммуникации[184]
. Сбой игры в команде (семейной, родственной, дружеской или любой другой) приводит к разрушению впечатлений, сводя на нет усилия команды в достижении цели коммуникации. «Житейское лицедейство» и «напяливание разнообразных масок в межличностных контактах»[185] выступает как условие не только приспособления к конкретной среде с жестко заданными правилами, но и стремление соответствовать локальному социальному стандарту с наименьшими потерями и усилиями. В результате имеет место разница между декларируемым в «мужском» обществе и реальным положением дел. «Замаскированные ложные представлениям» и проблема создания видимости в контексте означенных условий вряд ли представляются аморальными, если ставить в центр обсуждения такое измерение, как психологическая стабильность и комфорт индивидов в окружающей их социальной среде (которую они не выбирают).Безусловно, социальный контроль существует в любом обществе, но обычно он затрагивает сферу публичного поведения. В карабахском обществе «обобщенный другой»[186]
проникает во все сферы жизни, сильно влияя на жизненные стратегии, поведение, повседневные практики людей.Социальные интеракции истолковываются преимущественно как «игры людских воображений друг о друге»[187]
. Скорректировать эти «воображения» помогают жестко заданные рамки «нормальности» и «отклонения» от нормы, которые являют собой не только технологии воспроизводства ассиметричных гендерных практик и в целом гендерного порядка, но и доминирующую идеологию, стоящую на страже интересов вполне определенных групп.2.2. Маргинальные статусы. Вдовы, «старые девы» и разведенные