В тесных объятиях традиции. Патриархат и война

Речь идет о некоторых устойчивых выражениях-идиомах, выявленных из нарративов информантов, в которых можно видеть клишированные патриархатные установки: ‘потерять хозяина’ (tar chonim), ‘остаться без владельца’ (andar mynal); или же — ‘с потерей супруга дни превращаются ‘в черную мглу’’ (sev mythen) и проч.

Одна из информанток вспоминает: «Когда мой отец попал в аварию и его жизнь висела на волоске, моя бабушка громко причитала, прося бога, чтобы он, „хоть калекой, хоть без рук и без ног“, но остался жить, „не оставлял мою дочь без хозяина (andar)“. Её ужас относительно того, „кто же откроет дверь сватам (tornyt pets anoghy huva ynnyan), когда придут делать брачное предложение девочкам“, был непонятен мне в силу буквального восприятия этих слов. 12 летним ребенком я думала, „ну кто-нибудь откроет, мама, или мы, дети, например“.

Дом без мужчины неполноценен, не самодостаточен. Репутация девочек, социализировавшихся в семье, где нет мужчины, считается не безупречной. Вдова, как сказала одна из информанток, „невыгодна как родственник“, поскольку не может, как мужчина, встать плечом к плечу в трудный момент и оказать поддержку и помощь — с нее и спрос мал. Соответственно, обычно женщины из таких семей воспроизводят низкий статус и более подчиненное и зависимое положение в семье мужа.

Практически все метафоры отличаются прямолинейностью символов. В них очень прозрачно маркируется носитель власти. Вдову в некоторых селах (с. Ашан) с большим сочувствием и жалостью называют „обезглавленная женщина“ (kylyoxy kytyrvatz kynegya). Соседи и родственники помогают ей в хозяйских делах, обеспечивающих базовые потребности семьи вдовы. В советское время ее пропускали вперед в очереди за мясом и другими дефицитными товарами.

Статус овдовевшей женщины резко падает, позиции ее в семье, коллективе родственников и в сообществе в целом слабеют, что передается емкой метафорой-сравнением — „упавшая с уса рисинка“ (begha ver yngatz prindz). То есть без своего мужа, без главы она не представляет ровным счетом никакой социальной ценности. Из лексики информантов: „после смерти мужа наша айя уподобилась упавшей с уса рисинке“ (Mardy myrnelyany ety mer ayan terrala begha veryngatz prindz). Женщина и сама оценивает свою социальную жизнь как законченную. Ей достается участь влачить физическое существование ради детей, внуков. Из похоронной песни-плача жены над гробом мужа: „что же ты наделал, ты похоронил меня заживо“ (sagh-sagh thaghalys). Е. Лалаян описывает в своем этнографическом описании Карабаха положение престарелой вдовы — ‘безголовой старухи’ (anglux parrav) — в более ранний исторический период (рубеж 19–20 вв.), у которой старается отобрать власть в доме старший сын и которую не очень почитают невестки. Поэтому жизнь вдовы в гердастане, где ее обязанности не выходят за рамки „женской работы“ (остальные заботы берет на себя деверь и другие мужчины гердастана), складывается гораздо удачнее, чем в отделившейся семье, где соблюдение обычая оставляется на сыновний произвол[201].

Мифологизируется и занимает свою специальную нишу в иерархиях особый статус в семье мужчины-сына, который выражается в его „исключительности“ в смысле его пола, то есть особо оговариваются случаи, когда речь идет о мужчине, не имеющем братьев. Его, как отмечалось, называют специальным словом мадар, т. е. единственный. Сестры, таким образом, выпадают из счета как не представляющие особой социальной ценности (фактор класса и социальной позиции, воспроизводящейся в поколениях, здесь значителен — женщины из благородных и богатых фамилий могут иметь отличный статус). Из других интервью: „Моя кровь“ не принимает замуж выйти (здесь кровь = душа (букв. aryunys jorchonum) — сильное выражение, передающее физическое неприятие и отвращение чего-либо), он был единственным сыном (madar tyghan) своей матери. Как я могла даже подумать о замужестве?»