В тусклом стекле

– О да, она обладает множеством талантов! – Помолчав немного, он продолжил: – Я постараюсь не терять вас из виду; право, мне будет очень жаль, если моему другу, лорду Р., придется выслушать, как вас одурачили в Париже. Ведь при виде богатого чужеземца – молодого, беспечного, благородного и с изрядною суммою в парижских банках – тысяча гарпий и вампиров, того и гляди, перессорятся за право первым вцепиться в такую добычу.

В эту минуту я получил чувствительный тычок локтем под ребро: по-видимому, человек, сидевший справа, неловко повернулся.

– Слово солдата – ни один из вас, будучи ранен, не исцелится быстрее моего!

При громоподобных звуках этого голоса я едва не подпрыгнул на стуле. Обернувшись, я узнал офицера, чья обширная бледная физиономия запомнилась мне столь неприятным образом. Он яростно вытер рот салфеткою и, отхлебнув красного вина из бокала, продолжал:

– Ни один! В моих жилах течет не кровь! В них течет чудесный ихор! Заберите у меня отвагу и силу, заберите мышцы, кости – всё, заставьте вот так, без ничего, схватиться со львом; клянусь смертною клятвою, я голым кулаком вгоню ему клыки прямо в глотку, а самого насмерть засеку его собственным хвостом! Отымите, говорю я вам, все отпущенные мне бесценные качества – я все равно буду стоить шестерых в любой заварушке благодаря одной только быстроте, с какою затягиваются мои раны. Пускай меня исполосуют штыками, проломят череп, разорвут снарядом в клочья – а я опять целехонек, портной не успеет и мундир залатать. Parbleu! Видели бы вы меня нагишом, господа, вам стало бы не до смеха. Вот, взгляните хоть на ладонь: саблей рассечена до кости; а не подставь я тогда вовремя руку – лишился бы головы. Но прихватили разрубленное мясо тремя стежками – и через пять дней я уже играю в мяч с английским генералом, взятым в плен в Мадриде; играем себе под самой стеной монастыря Санта-Мария де ла Кастита! Арколе, господа, Арколе – вот где были бои! Там в пять минут мы так наглотались порохового дыма, что, если б выпустить его разом в эту комнату, вы бы тут все задохнулись! И вот, господа, получил я там единовременно две мушкетные пули пониже спины, заряд картечи в ногу, осколок шрапнели в левую лопатку, копье в левое плечо и штык под правое нижнее ребро; далее сабля оттяпала у меня фунт грудинки, а кусок разорвавшейся петарды попал точнехонько в лоб. Каково? Ха! Ха! И все это в один миг – вы бы ахнуть не успели! А через восемь с половиною дней я, босой и в одной гетре, уже совершаю форсированный марш – здоров как бык и, как и прежде, душа моей роты!

– Bravo! Bravissimo! Per Bacco! Un galant uomo![14] – воскликнул в экстатическом воинственном порыве толстый итальянчик с острова Нотр-Дам, производитель зубочисток и плетеных люлек. – Ваши подвиги прогремят по всей Европе! История этих войн должна быть написана вашею кровью!

– Это еще что, – продолжал вояка. – А вот в другой раз, в Линьи, где мы изрубили пруссаков на десять тыщ мильярдов маленьких кусочков, мне в ногу угодил осколок и перебил артерию. Кровь хлестала до потолка: полминуты – графин! Я чуть было не испустил дух. И что я, по-вашему, делаю? Молниеносно срываю с шеи орденскую ленту, перетягиваю ею ногу под раною, выхватываю штык из спины заколотого пруссака, подвожу под ленту, оборот, еще оборот – и жгут готов! Так, господа, я остановил кровотечение и спасся. Однако, sacré bleu[15], я потерял столько крови, что хожу с тех пор бледный как тарелка. Но ничего, господа! Это достойно пролитая кровь! – И он приложился к бутылке vin ordinaire[16].

В продолжение всей этой речи маркиз сидел, прикрывши глаза, с видом крайнего утомления и брезгливости.

– Garçon[17], – обратился офицер через плечо к юному подавальщику, на сей раз негромко. – Кто приехал в дорожной карете, что стоит посреди двора? Такая темно-желтая с черным, на двери герб со щитом, и на нем аист, красный, как мои нашивки?

Мальчик не мог ответить.

Странный офицер, внезапно помрачнев, умолк и совершенно, по-видимому, позабыл общую беседу. Взгляд его случайно упал на меня.

– Прошу прощения, месье, – сказал он. – Не вы ли нынче вечером стояли перед названной каретою, изучая ее обшивку? Тогда, возможно, вы сможете сообщить мне, кто в ней прибыл?

– Полагаю, что в этой карете приехали граф и графиня де Сент-Алир.

– И они теперь здесь, в «Прекрасной звезде»?

– Они разместились в комнатах на втором этаже.

Он вскочил, с грохотом отодвинув стул, и тут же снова сел. При этом он мрачнел, ухмылялся, бормотал проклятия, однако по его виду решительно нельзя было понять, что именно так его встревожило или разозлило.

Я обернулся к маркизу, но тот уже удалился. Еще несколько человек встали из-за стола и покинули залу, вскоре разошлись и остальные.

Было довольно свежо, в камине тихо горели два-три больших полена. Я пересел поближе к огню, заняв старинное, времен Генриха IV, массивное кресло резного дуба с замечательно высокою спинкою.

– Garçon, – сказал я. – Не знаешь ли ты, кто этот офицер?

– Полковник Гаярд, месье.

– Он останавливался здесь прежде?