В тусклом стекле

– О месье, – пролепетала она в волнении. – Как быть? Этот ужасный сумасшедший! Он не выпускает нас, он убьет моего мужа!

– Не бойтесь, мадам, – отвечал я с романтическим пылом и, став между графом и брызжущим слюною Гаярдом, прогремел: – Придержи язык, негодяй! Прочь с дороги! Ты – жалкий болтун и трус!

Слабый вскрик моей дамы с лихвою вознаградил меня за риск, коему я, несомненно, подвергался, ибо сабля разъяренного полковника, секунду помедлив в изумлении, блеснула в воздухе, дабы разрубить меня надвое.

Глава VII Белая роза

Я оказался все же расторопнее Гаярда. Покуда он заносил оружие в слепой решимости раскроить мой череп до зубов, я нанес ему сбоку удар по голове моей тяжеловесной тростью; противник мой качнулся назад, и я ударил во второй раз, почти в то же место, после чего он упал замертво.

Мертв ли он, жив ли – этот вопрос занимал меня не более числа пуговиц на его мундире, ибо во мне взвился целый рой чувств, темных и соблазнительных.

Я переломил его саблю ногою и вышвырнул обе половины на улицу. Старый граф де Сент-Алир, не глядя по сторонам и не удостоив никого своею благодарностью, проворно проковылял через вестибюль к выходу, вниз по ступенькам и потом к карете. Я вмиг очутился подле прекрасной графини – покинутая мужем, она была теперь предоставлена сама себе. Я предложил ей руку, которую она приняла, и сопроводил до графской кареты. Дама села, я захлопнул дверцу. Никто при этом не проронил ни слова.

Я намеревался было спросить, не осчастливит ли она меня, послав на новый подвиг, но тут на мою руку, которая покоилась на нижнем краю раскрытого окна, легла трепетная ладонь; губы графини почти коснулись моей щеки, когда она, торопясь, прошептала:

– Возможно, нам не суждено уж больше свидеться. Ах, если бы я могла вас позабыть! Бога ради, ступайте. Ступайте же! И прощайте.

На миг я сжал ее руку. Графиня забрала ее, но дрожащими пальчиками передала мне розу – ту самую, что была с нею во время только что пережитой ужасной сцены.

Все это время граф возбужденно приказывал, угрожал, распекал слуг; впоследствии я с некоторым самодовольством вспоминал, что благодаря моему расчетливому поведению в самый решительный момент муж оказался в стороне. Наконец слуги с поспешностью поднятых по тревоге солдат заняли свои места; щелкнули кнуты форейторов, лошади сразу побежали рысью, и карета покатила по залитой призрачным светом главной улице к Парижу, увозя с собою драгоценный груз.

Я все стоял на мостовой, хотя карета уже скрылась из глаз и стук ее колес затих вдали. С глубоким вздохом я отворотился; со мною осталась обернутая носовым платком белая роза, маленький прощальный дар – знак

Тайный, нежный и бесценный,

незаметно для всех переданный мне ее рукою.

Хозяин «Прекрасной звезды» со своими помощниками успел позаботиться о раненом герое ста сражений, прислонивши его к стене, подперев с обеих сторон подушками и дорожными сумками и вливши бокал бренди (скрупулезно внесенный в его счет за постой) в обширный рот воина; однако сей божий дар так и остался – впервые, надо полагать, – непроглоченным.

К месту происшествия призван был маленький лысый господин лет шестидесяти и в очках – военный хирург, имевший на своем счету восемьдесят семь отрезанных рук и ног: после битвы при Эйлау он вместе с саблею, пилою, лаврами и липким пластырем удалился на покой сюда, в свой родной городок. Хирург склонялся к заключению, что череп доблестного полковника проломлен и, уж во всяком случае, получил изрядное сотрясение, так что – при самых выдающихся способностях к самозаживлению – пострадавшее обиталище разума оправится не скорее чем за две недели. Я слегка забеспокоился. Будет огорчительно, если мой вояж, предпринятый, чтобы срывать банки, разбивать сердца (и, как выяснилось, головы), невзначай завершится виселицею или гильотиной – я не знал точно, каков был заведенный порядок во Франции в те смутные времена.

Апоплексически хрипевшего полковника препроводили в его комнату.

Хозяина гостиницы я нашел в столовой. Где бы ни пришлось вам прибегнуть к грубой силе, донося до собеседника собственную точку зрения, – откажитесь от приятных соображений экономии. Чутье подсказывало мне, что лучше тысячекратно превысить меру, нежели не дотянуть до нее даже ничтожную малость.

Я велел принести бутылку самого лучшего вина. Уговорил хозяина выпить со мною, успевая дважды подставить его бокал, пока сам управлялся с одним; затем я объявил, что желаю вручить ему маленький souvenir[21] и он не может отказаться, ибо я просто очарован его прославленной «Прекрасной звездою». С этими словами я вложил в ладонь хозяина тридцать пять наполеондоров. Лицо его, до сего момента отнюдь не лучезарное, тут же прояснилось, взгляд потеплел, и, когда он с поспешностью опустил монеты в карман, стало ясно, что меж нами установлены самые добросердечные отношения.