В тусклом стекле

Я пребывал точь-в-точь в том же состоянии, как тогда в карете с маркизом, и понимал, что сейчас меня будут грабить. Я не мог еще уразуметь всей драмы целиком, да и роль графини в ней оставалась туманною. Что, впрочем, немудрено, ибо женщины изрядно превосходят нас неизменным присутствием духа и артистическими талантами. Возможно, возвращение супруга и впрямь было для нее неожиданностью, а счастливая мысль исследовать содержимое моего сундука пришла графу в голову только что, на месте. Но с каждой минутою дело прояснялось, и очень скоро мне суждено было во всех подробностях постичь весь ужас моего положения.

Я ни на волосок не мог сдвинуть застывшие мои зрачки. Однако мои дальнейшие описания вполне точны, и при желании вы сами можете в этом удостовериться. Попробуйте сесть в конце просторной комнаты и уставиться в одну точку; комната войдет в поле вашего зрения целиком, за исключением небольшого пространства прямо перед глазами, но и в этом пространстве – благодаря, вероятно, преломлению лучей внутри самого глаза – можно, хотя и нечетко, различить предметы. Таким образом, почти ничто из происходившего в комнате не укрылось от моего взора.

Старик уже нашел ключ. Кожаный чехол был тотчас снят, граф отпер кованый сундучок и вывалил на стол его содержимое.

– Ага, в каждом столбике по сто наполеондоров. Один, два, три… Так, быстро записывай: тысяча наполеондоров. Один, два, три… так, хорошо. Пиши: еще тысяча. – И далее в том же духе, покуда, весьма скоро, все золото не было пересчитано. Потом пошли банкноты.

– Десять тысяч франков, пиши. Опять десять тысяч франков, записала? Еще десять тысяч; есть? Ах, что же все такие крупные купюры? Мелкими бы куда спокойнее. Запри-ка дверь. Планару ни к чему знать точную сумму: он, пожалуй, может позабыть о приличиях. Зачем ты не наказала ему брать мелкими купюрами? С этими всегда столько мороки. Ну да ладно теперь… Продолжаем, все равно уж ничего не поделаешь… Пиши: еще десять тысяч франков… Еще… Еще… – И так далее, покуда все мои денежки не были сочтены на моих глазах; я видел и слышал происходящее совершенно отчетливо, мысль моя работала с ужасающей ясностью; во всех же остальных отношениях я был мертв.

Каждую подсчитанную пачку и столбик монет граф тут же убирал обратно в сундучок и теперь, выведя наконец общую сумму, запер его, заботливо упаковал в чехол, открыл дверцу незаметного стенного шкафчика и, поместив туда шкатулку графини и мой сундучок, запер шкаф на ключ, после чего принялся с обновленною желчностью посылать проклятия на виновного в задержке Планара.

Открыв задвижку, он выглянул в темноту соседней комнаты и прислушался; затем снова притворил дверь и вернулся. Старик просто трясся он нетерпения.

– Я отложил для Планара пачечку в десять тысяч франков, – сообщил граф, ткнув пальцем в свой жилетный карман.

– Боюсь, он не захочет этим довольствоваться, – сказала дама.

– Черт возьми, что значит «не захочет»?! Что же, у него совсем совести нет? Ну так я поклянусь, что это половина от всей суммы.

Они еще раз подошли ко мне вместе и некоторое время молча озабоченно меня рассматривали; затем старый граф снова принялся поносить Планара и сличать время на своих карманных и на каминных часах. Дама казалась гораздо спокойнее. Она больше не оборачивалась в мою сторону и сидела ко мне в профиль, глядя прямо перед собою; за последние минуты она странно потемнела и подурнела и походила скорее на ведьму. При виде этого утомленного лица, с которого словно бы спала маска, последняя надежда во мне угасла. Они явно намереваются увенчать ограбление убийством. Но отчего они не разделались со мною сразу? Какой смысл откладывать расправу, усугубляя тем самым риск? Невозможно передать, как бы я ни старался, весь ужас, который пришлось мне пережить. Представьте себе кошмар наяву – когда все, что мыслимо лишь в страшном сне, происходит с вами на самом деле и нет больше сил выносить эту пытку, но момент телесной смерти все оттягивается и оттягивается, к вящему удовольствию тех, кого забавляют ваши адские муки. Причина моего состояния уже не казалась загадкою, теперь она была мне понятна.

И вот, в момент сильнейших моих страданий, которых я не умею выразить словами, дверь комнаты, где находился гроб, медленно отворилась, и на пороге появился маркиз д’Армонвиль.

Глава XXV Отчаянье

Минутная надежда, столь зыбкая и неистовая, что сама казалась пыткою, сменилась ужасом отчаяния, лишь только произнесены были первые слова.

– Ну наконец-то, Планар, слава богу, – закудахтал граф, вцепившись обеими руками в локоть вошедшего и подводя его ко мне. – Вот, смотрите. Пока все идет прелестно, просто прелестно! Подержать вам свечку?

Мой друг д’Армонвиль, Планар, или кто он там был на самом деле, подошел ко мне, стягивая на ходу перчатки и засовывая их в карман.

– Свечу немного правее; так… – сказал он и, склонившись надо мною, принялся внимательно рассматривать мое лицо. Дотронулся до лба, провел по нему рукою, после чего некоторое время глядел мне в глаза.