В заливе ветров

— Твоему покойному брату Пуавила было тогда семь лет, — тихо рассказывала Оути Ивановна. — У нас ничего не было — белофинны забрали последнюю корову. Отец твой был на войне, у красных. Я пилила дрова для Мурманской железной дороги, а весной так захотелось домой, что трудно сказать. Я и пошла. Надо было идти пешком двести верст, в распутицу. Ни дорог, ни тропинок. Нас было трое женщин. Мать Айно была с нами. Она очень скучала по сыну, который остался у чужих людей. Шли мы лесами, ночевали у костра, голодали. У меня был маленький кусок белого хлеба. А тогда пекли хлеб пополам с сосновой корой. Ну, я и берегла этот кусок. Когда я пришла, наконец, домой, хлеб был твердый, точно камень, но Пуавила все равно радовался. Он сказал, что никогда такого вкусного хлеба не ел. Да и где он мог его попробовать? Ведь у нас и не сеяли пшеницы. Это вот теперь сеют.

Николай хорошо помнил своего старшего брата Пуавила, который сделал ему незадолго до войны маленькие лыжи, научил кататься с самой высокой горы. А если кто обижал Николая, Пуавила горой стоял за маленького брата.

В начале войны Пуавила заезжал еще домой. В серой шинели, в кожаных ремнях… Как Николай тогда завидовал брату! Мать была очень грустная, а брат старался шутить и казался веселым.

Пуавила не вернулся. Мать получила похоронную, потом письмо от командира батальона. Брат был похоронен далеко от родной реки Туулиёки, на берегу русской реки Волги, в Сталинграде. Мать все собиралась поехать в Сталинград, но соседи отговаривали: найдет ли она в Сталинграде могилу сына? Многие матери ищут там могилы своих сыновей, ищут и найдут ли?..

— А отца ты помнишь? — спросила мать. — Тебе было годика два, когда кулаки, будь они прокляты, убили его…

Нет, Николай, конечно, не помнил отца, но ему казалось, что он знал во всех подробностях, его жизнь. На рыбной ловле, зимой у пылающей печи, иногда среди ночи, когда сон не идет, мать вдруг спрашивала: «А отца ты помнишь?» И никогда не ждала ответа, а принималась рассказывать о нем, и Николаю приятно было слушать тихий, плавный голос матери.

— Прямой человек был твой отец и отважный, — продолжала мать, тихо гребя кормовым веслом и смотря куда-то на берег. — Когда кулаки его ранили, он сказал: «Меня они могут убить, но на мое место станет другой, и колхоз будет расти и богатеть, нет, не остановить им наше дело…» Вот какой отец был у тебя.

Лодка приближалась к Туулилахти. С берега доносились звуки гармони. Николай подумал, что скоро он должен расстаться с поселком. Будет ли Анни ждать его возвращения?

Сегодня он и решил с ней поговорить об этом. Если Анни даст слово, они будут долго кататься по реке и по озеру. Если же Анни промолчит, лучше расстаться тут же, на берегу.

Николай начал усиленно нажимать на весла.

На вершине холма стояла Анни.

— Иди домой, муамо, — сказал Николай матери. — Я покатаюсь еще немного.

Оути Ивановна, как будто не заметив Анни, сказала:

— Покатайся, только помни, что вставать тебе надо рано.

— Возможно, я вернусь домой очень быстро, — ответил Николай, думая о предстоящем разговоре. — А возможно, и задержусь.

…Прошел час, другой. В домиках Туулилахти давно погасли огни. А по озеру все еще скользила лодка. Было заполночь, когда лодка направилась к реке, но и теперь она не причалила к поселку, а стала подниматься все выше и выше. Потом весла неподвижно легли на воду, и течение повлекло ее назад, к поселку.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Первая древесина прибыла в Туулилахти. Слегка покачиваемые спокойным течением реки, бревна робко и боязливо приближались к запани. Перед ними находились сооружения, каких они до сих пор не встречали в пути. Отходящие от обоих берегов, связанные между собой бревна образовали широкий коридор, шириной в десять метров, куда и вплывала древесина с реки. Над коридором были переброшены мостки. Так выглядели главные ворота запани.

Бревна, подплывая к воротам, скользили все так же неуверенно, как будто намеревались спросить, сюда ли им входить. Сплавщики баграми направляли прибывавшие бревна, ловко поворачивая их поперек фарватера.

По правой стороне заграждения через определенные промежутки были оставлены отверстия; сплавщики называли их «карманами».

Рабочие стояли на мостках и подтаскивали баграми бревна из главного коридора, отбирая в один «карман» те, что пойдут на шпалы, в другой — крепежный лес, в третий — пиловочный материал.

Деревья, выросшие на одних и тех же песчаных склонах, лежавшие в ожидании весны на одних и тех же складах, проплыв десятки километров по одним и тем же водным путям, через пороги и заводи, прибывали теперь на перепутье, где им надо было расставаться, Отсюда они пойдут уже разными путями: одни в виде желтоватых шпал, баланса и коротких крепежных балок повезут в товарных вагонах, другие, перевязанные металлическими цепями, пустят открытой водой.