Валентин Фалин – уникальная фигура советской дипломатии

В 1966 году меня отрядили курировать отношения с Великобританией и ее доминионами, а чтобы я не расслаблялся на ухоженном английском газоне, довесили Ближний и Средний Восток. Потом подоспела Чехословакия… и очередная перемена. Где-то в сентябре 1968 года А.А. Громыко извещает меня, что надо возвращаться в немецкое лоно и принимать третий европейский, то бишь германский, отдел министерства. Спрашиваю шефа, отпадут ли они, наконец, побочные промыслы? Ответ не вдохновлял – «основной будет для вас германская проблема и все, что с нею связано». Пристегнуть к Германии можно что угодно.

Министр, однако, сам того не ведая, подарил шанс сосредоточиться на центральном и главном. Он поручил капитально разобраться в плюсах и минусах действий советской стороны с момента установления дипломатических отношений с ФРГ, то есть с 1955 года. Его интересовало, имелись ли в различные периоды резервы, если да, то почему они не были востребованы. Само собой, нельзя было оставить без внимания подвижки в расстановке сил внутри Федеративной Республики, маневры западных держав, на протяжении десятилетий культивировавших среди немцев неприязнь к Советскому Союзу. «Задание доверительное, займитесь им лично, не полагаясь на референтов, – наставлял А.А. Громыко. – Если нужно, посоветуйтесь с В.С. Семеновым, он у нас на германских делах зубы съел».

К декабрю 1968 года родилась докладная записка МИДа в «инстанцию» с предложениями о комплексном обустройстве нашей дальнейшей политики на германском направлении. Обсуждение записки в политбюро протекало неоднозначно. Решающими явились одобрительный вердикт Л.И. Брежнева и поддержка позиции МИДа Ю.В. Андроповым. Переменам быть, поскольку это зависело от советской стороны. Однако еще предстояло тонкими и глубоко эшелонированными маневрами переиграть пеструю компанию противников разрядки в Европе.

Выразимся так: советская сторона не мешала смене в сентябре 1969 года боннского караула. Социально-либеральная коалиция сочла своевременным и возможным если не вырвать Федеративную Республику из тенет холодной войны, то хотя бы частично уравнять риски, производные от сценариев ядерной конфронтации один другого страшнее. Прощупывание точек соприкосновения, открывшееся еще до выборов в бундестаг, обнадеживало. Шаг за шагом пошел процесс притирки позиций Федеративной Республики и Советского Союза по широкому спектру вопросов. Завалы расчищать – занятие трудоемкое. Ничто не давалось само собой. Надо было убеждать друг друга и одновременно не подпитывать подозрения ни в Варшавском договоре, ни, особенно, у союзников ФРГ по НАТО.

Вилли Брандт и Вальтер Шеель, Эгон Бар и Пауль Франк показали себя классными переговорщиками. В лице Л.И. Брежнева и А.А. Громыко они встретили достойных партнеров. Благодаря совместным усилиям сторон увидел свет Московский договор. Он открыл новую главу в отношениях между нашими странами, стал провозвестником перемен во всей Европе.

Спустя день после подписания Московского договора – разговор по телефону с Л.И. Брежневым. «Что ты натворил, – выговаривает он. – На Смоленщине, в Белоруссии и Предуралье население расхватывает соль, мыло и спички. Мотив – договор с немцами подписали. Жди войны. Но все же спасибо за твои труды». Приправленная сарказмом благодарность имела продолжение. В ноябре по дороге с заседания политбюро в министерство А.А. Громыко спрашивает меня: «Как бы вы отнеслись к предложению занять пост посла в ФРГ?» Мой ответ был скорее уклончивым – доверие ценю, но в отсутствие навыков рутинной посольской работы я с пониманием отнесся бы к выдвижению другого кандидата. Примерно через неделю министр извещает меня: «Руководство поддержало ваше назначение в Бонн. Будем запрашивать агреман».

Вот, собственно, старт моего посольского жития, хотя на место новой службы я прибыл только 3 мая 1971 года. Причины замедленного вхождения в непривычную роль посла были разные. Во-первых, из уважения к С.К. Царапкину дали ему возможность без спешки завершить боннскую миссию. Во-вторых, московское руководство одобрило мое предложение выйти на неофициальный контакт с Бонном по берлинскому вопросу, дабы ослабить удавку, наброшенную тремя западными державами на ход реализации наших договоренностей с Федеративной Республикой. Наконец, поднять якорь мешали семейные обстоятельства, вызванные грубой врачебной ошибкой, нивелированием которой месяцами занимались лучшие медики.

Берлинская тема заслуживает комментария. По ныне известному «прямому каналу» согласовали место встреч с Э. Баром – резиденция федерального уполномоченного в Западном Берлине. Меня туда подвозили в сумерках на машине с ничего не значившими для непосвященных номерами. Об этом необычном предприятии в Москве знали Л.И. Брежнев, А.А. Громыко и Ю.В. Андропов плюс пятеро их особенно доверенных лиц, а в Бонне, как нас уверяли, единственно В. Брандт.