Валерий Гаврилин

Дневниковая запись от 30 июня: «Вот и прошло полгода после обещаний об улучшении жизни. Цены неудержимо растут. Предприятия, заводы стоят. Людей отправляют в отпуск без сохранения содержания, так как нечем платить — нет наличных денег. В сберкассе можно взять только 1000 рублей, во «Внешэкономбанке» авторские в долларах не платят, только рублями, и то ограниченно. И всё это происходит на фоне войны Армении с Азербайджаном, Грузии с Северной Осетией, бойни в Приднестровье. А вчера один солдат сказал: «Мы вооружены, на нас войны ещё хватит». Валерий: «Страшные слова!» Вот так и живём: никакой уверенности в завтрашнем дне — ни в материальном, ни в моральном отношении. Ощущение такое, что ты щепка, и несёт тебя стремительно поток, только куда? Не знаешь» [Там же, 419].

В те месяцы Гаврилин почувствовал себя чуть лучше. 17 апреля приходил к нему Святослав Бэлза — брал интервью для передачи «Музыка в эфире» (беседа, увы, не сохранилась). И обошлось без приступов, без таблеток. В конце августа принял приглашение к участию в Международном Сергиевском конгрессе в Вологде и, как уже очень давно мечтал, посетил с женой родные края. Хорошо прошёл и очередной авторский концерт в Малом зале Ленинградской филармонии (Н. Герасимова и Н. Тульчин-ская исполняли «Вечерок»), а в декабре — запись музыки к «Провинциальному бенефису» на «Ленфильме».

Потом — снова любимая Вологда: авторский концерт 15 февраля 1993-го (после десятилетнего перерыва, до этого концерт в Вологде был только в 1983 году). В программе «Вечерок» и песни в исполнении Герасимовой[234]. Как всегда, прозвучало всё великолепно, и ощущение у слушателей было такое, будто приехал наконец любимый композитор, земляк, и подарил своей Вологде бесценный музыкальный праздник. В то время Детскую филармонию там возглавлял талантливейший скрипач и блистательный организатор — Виктор Александрович Шевцов. Он и стал устроителем авторского вечера, а позже — гаврилинского фестиваля в Вологде. Хотел непременно Валерию Александровичу за тот концерт заплатить, но композитор от денег категорически отказался. Шевцов решил действовать через Наталию Евгеньевну, но и она ничего слушать не стала. (Супруге Гаврилин уже давно сказал: «Если я узнаю, что ты за моей спиной договариваешься о моих делах, то между нами всё будет кончено» [Там же, 431].) Тогда раздосадованный Виктор Александрович преподнёс композитору бочонок вологодского масла с дарственной надписью «Дорогому Валерию Александровичу с пожеланиями доброго здоровья» — и хоть так расплатился за его труд.

Ещё до концерта ездили в Прилуки, в Перхурьево — повидаться со старыми знакомыми, посмотреть на дом, который когда-то был родным (чтобы не расстраиваться, Гаврилин быстро прошёл мимо), слушали выступление одного певца-баса в Вологодской картинной галерее. Тогда Валерий Александрович и повстречал бывшую воспитанницу детского дома Римму Смелкову. Она первой узнала Гаврилина — подошла поговорить, выразить своё восхищение его музыкой. И, конечно, побывали на кладбище — помянули Николая Дмитриевича, супруга Томашевской.

В Вологде было снежно и очень морозно, но Гаврилин каким-то чудом не заболел. Вернувшись в Ленинград, снова стали гулять по старым маршрутам — сперва на ближние расстояния, а потом и подальше. И вроде бы, несмотря на сердечные и прочие проблемы, можно было мало-помалу снова начинать жить и работать. Однако, помимо здоровья, препятствовало этому ещё одно обстоятельство: Гаврилин принципиально не верил в свою нужность новой стране.

Возникали и такие мысли: «Я знаю, когда я совершил ошибку, — когда побоялся переехать в Москву. После этого и пошло всё не так: неустройство, ушёл в личную жизнь, — и с тех пор и «сучу ножками». Тогда все были в силе: и Свиридов, и Федосеев, — они бы помогли. Москва привыкла, что там много выдающихся личностей, а в Ленинграде — как в Ноевом ковчеге: каждой твари по паре, а третий уже лишний. Мы привыкли жить так: есть батон, есть колбаса — и хорошо. Есть табуретка — и ничего больше не нужно. Я сам виноват — жил без перспективы <…>» [Там же, 424].

Как всё сложилось бы в столице — сказать сложно. Действительно, в Москве Гаврилина ценили больше, чем в Петербурге, — но разве смог бы он комфортно себя чувствовать в столичной сутолоке, в ситуации постоянной конкуренции? Ведь, кроме близкого Свиридова, пришлось бы взаимодействовать с целым рядом других музыкантов, а далеко не все из них понимали гаврилинскую музыку и разделяли его эстетические воззрения.