Вальс под дождём

— Ты бы тоже так сделала. Они, гады, ведут себя как господа. Ненавижу! — Она с любопытством оглядела меня с ног до головы: — А ты, вообще, кто такая? Я тебя прежде в посёлке не видела.

— Я из Рожков, — сообщила я заученно, но девушка сдвинула брови и покачала головой: — Ну хоть мне-то не ври. Не наша ты и не рожковская. Да и выговор у тебя городской. Партизанка?

— Нет, не партизанка. — Я порадовалась, что врать не пришлось: очень не хотелось обманывать человека, только что спасшего мне жизнь. — Меня Ульяной зовут.

— А меня друзья зовут Саней. А ученики — Александрой Ивановной.

Я указала взглядом на полки с книгами:

— Сразу видно, что учительница.

Саня вздохнула:

— Учительница. И муж мой, Родион, учитель. Мы перед самой войной поженились. Хотели дом себе построить. Нам сельсовет старую школу отдал, вот ту, разобранную, мимо которой мы сюда прошли. А в этот домик при школе прежде селили учителей. Мы с Родионом думали — поживём здесь годик-другой, пока не отстроимся, а видишь, как оказалось. — Она тряхнула головой с вьющимися каштановыми волосами. — Все избы в посёлке немцы заняли, хозяева ютятся кто в бане, кто в хлеву, кто в сарае, а я одна, словно барыня. Потому что здесь даже таракану тесно. Только нам с Родей было чем теснее, тем лучше. Мы с ним о дочке мечтали. Родя говорил, родится дочь, назовём Иришкой. Будет почти как няня Пушкина — Ирина Родионовна. Смешно, правда?

— Смешно. — Я допила чай и протянула ей кружку. — Я пойду, спасибо тебе.

— Куда же ты пойдёшь, — удивилась Саня, — немцы кругом. Или у тебя есть где переночевать?

— Негде ночевать, — призналась я после некоторого раздумья, — но не хочу тебя подводить. Вдруг фашисты начнут меня искать?

— Искать тебя? С какой стати? Ты для них никто — пыль под ногами, если, конечно, не диверсантка и не партизанка, — она сжала руки, — но и в таком случае я бы тебя не выдала. Веришь мне?

Она говорила так горячо и искренне, что я ей сразу поверила. Ведь не побоялась же она выхватить меня из лап гитлеровцев.

— Ты даже не представляешь, как я их ненавижу! — Саня вскочила. — Давно ушла бы в партизаны, да где их найти. Не станешь же бегать по лесу и кричать: «Партизаны, ау!», тем более что у нас весь лес заминирован. Гитлеровцы не люди, они уроды какие-то. Представляешь, зимой всех больных из нашей поселковой больницы вышвырнули на мороз, а врача, который стал за них заступаться, застрелили и потом не разрешали его похоронить. Так наш доктор и лежал посреди посёлка, пока поп не приехал. Немцы разрешили церковь открыть и попа привезли. Тот сразу поговорил о чём-то с комендантом и забрал труп на кладбище.

— Поп? — я насторожилась. — Отец Макарий?

— А ты откуда знаешь, если не местная?

— Слышала от людей. Когда ты меня спасла, я ведь в церковь шла свечку ставить.

— Негде теперь тебе свечку поставить. — Саня подалась вперёд, так что её колени уткнулись в мои. — Священника местного, отца Макария, тоже арестовали. Я собственными глазами видела, как его под дулами автоматов сажали в машину. Он избитый был, и руки связаны за спиной. Но самое страшное фашистюги сделали с Гришенькой.

— С Гришенькой? Кто это?

— Про отца Макария знаешь, а про Гришеньку не слыхала? — удивлённо протянула Саня и пояснила: — Гришенька приехал вместе с попом, ему, наверно, лет пятнадцать было. Маленький, худенький, в очках. Знаешь, такие кругленькие очки, а стёкла толстые-толстые, как у моей бабуси. Гришенька отцу Макарию на службе помогал и по хозяйству, а в свободное время частенько сидел у солдатской столовой. Прутики строгал или рисовал на земле, тихий был мальчик, незлобивый, вроде бы как не от мира сего, но умненький. Один мой ученик случайно заметил, как Гришенька тайком читал немецкую газету. — Саня жалостливо улыбнулась. — Может, он из немцев был? Русских немцев ведь много. Нам в педтехникуме немка русский язык преподавала. А Гришеньку даже немецкие овчарки не трогали, хотя очень лютые. Фашисты их специально натаскивают, чтобы людей на куски рвали.

Я слушала Саню затаив дыхание и почему-то очень чётко представляла себе Гришеньку — кроткого мальчика в очках и холщовой рубахе, которого не трогают даже собаки-людоеды.

Чувствуя страшную развязку Саниного рассказа, я всё-таки спросила:

— И что случилось с Гришенькой?

Санино лицо болезненно сморщилось. Она распахнула форточку, впустив в комнату свежий воздух.

— Расстреляли Гришеньку. В тот день, когда арестовали отца Макария, схватили и Гришеньку. Увезли в лес и там убили. На посёлке и не знали бы, куда парень пропал, если бы один полицай по пьянке не проговорился. Ходят слухи, что Гришеньку так пытали, что на нём живого места не было. Кто похоронил Гришеньку и где — неизвестно. Я думаю, партизаны тело унесли, а может, звери утащили. — Саня резко развернулась и громко воскликнула: — Понимаешь, фашистов надо уничтожать! Без жалости всех под корень, как сорную траву. Они не люди!