Вальс под дождём

— На коне и у нас можно, — перебил Володя. — Правда, гор у нас нет, но зато комаров полно. — Он прихлопнул комара на шее и показал на хлеб с салом. — Давай, Ульяна, подкрепляйся, и двинемся дальше. Твоё донесение очень ждут.

— Сколько я спала?

Володя показал мне часы:

— Сорок минут.

Пока я отдыхала, солнце успело разогнать туман и просеять на лес лукошко золотистых пылинок, пляшущих в тёплых лучах зари. Я взяла бутерброд и внезапно ощутила невероятное блаженство от того, что сижу на болоте, на плащ-палатке, живая, невредимая, здоровая, среди своих и ем хлеб с салом. Ржаная горбушка с круто посоленным сальцем показалась мне вкуснее самого изысканного торта с кремовыми розочками и шоколадной крошкой. Хлеб с салом — незатейливое пирожное войны! Я подумала, что запомню его вкус до конца своих дней, какие бы яства ни пришлось пробовать в дальнейшем. Да и состоится ли это «дальнейшее» или оборвётся в течение следующей минуты?

В расположение нашей части мы добрались поздно вечером. Ноги и голова гудели от усталости, и, если бы последние километры нас не подвезли на армейском грузовике, меня бы, наверно, пришлось нести на носилках. Володя и Аслан провели меня прямиком в штабную землянку, где майор спал за столом, положив голову на кулак. Рядом с ним тускло горел огонёк коптилки, трепыхаясь от сквозняка из дверного проёма, завешенного плащ-палаткой.

— Товарищ майор, — негромко позвал его ординарец. — Разведка пришла.

Майор поднял голову и поморгал глазами. Мне показалось, что за последние сутки он похудел ещё больше, потому что щёки совсем ввалились, придавая лицу треугольную форму. Он застегнул ворот гимнастёрки и провёл ладонью по волосам.

— Пришли, все трое живы! Ну, слава Богу! — Володя с Асланом вышли. Майор кивком указал на лавку напротив себя: — Садись, докладывай.

— Я… они… их… отец Макарий… Гришенька…

И тут меня накрыло.

Пересказывая результаты разведки, я рыдала, икала, размазывала слёзы по щекам, и сама не знаю, как оказалось, что майор стоит рядом и тяжёлой рукой гладит меня по голове.

— Значит, Василий Андреевич погиб. — Майор опустил руку и грузно сел на лавку.

Я вытерла слёзы и, хотя знала, что сую нос не в своё дело, всё равно спросила:

— Кто такой Василий Андреевич?

Майор оперся локтями о стол и сжал кулаки.

— Отец Макарий. Мы служили с ним вместе в Первую мировую. Он был штабс-капитан, а я солдат.

— Штабс-капитан? Священник?

Сперва я хотела сказать «поп», но просторечное название показалось мне грубым и неуважительным по отношению к человеку, отдавшему жизнь за Родину. Поп — это что-то карикатурное, толстое, нелепое, вроде персонажа сатирических пьес из журнала «Безбожник», которые мы хлёстко и весело разыгрывали на школьной сцене. Война многое расставила по своим местам, в том числе и в моём сознании, потому что за последний год я научилась ценить людей по их поступкам, а не по словам и газетным агиткам, зачастую звонким, но пустым.

Майор сидел опустив плечи, и я понимала, что он борется с чувством потери близкого человека.

— Так бывает, — тихо сказал майор, — был офицером, стал священником, но при этом остался верным товарищем и настоящим патриотом. Именно так! — Он вскинул голову и жёстко взглянул на меня, хотя я не собиралась ему возражать. — Потеря невосполнимая. — Он замолчал. — Да ещё этот мальчик. Гришенька. Я не знаю, кто он такой. Да и никто, наверное, теперь не узнает.

Майор сжал губы так сильно, что на скулах натянулась кожа.

— У меня мама погибла, и отец пропал без вести, — сказала я, хотя понимала, что мои потери не уменьшат его боль.

— Мои тоже неизвестно где. Жена с дочками осталась в Гродно, там немцы. Жена в больнице работала. — Майор поднял на меня совершенно больные глаза человека, потерявшего всякую надежду. Но уже через миг его лицо снова приняло спокойное и уверенное выражение армейского командира. — А ты, Ульяна, молодец. Я смотрю, тебе трудно пришлось. — Он посмотрел на мою истрёпанную одежду, изорванную и заляпанную грязью. — Благодарю за службу. Иди, отдыхай. Я велю Фролкиной, чтоб завтра тебя не беспокоили.

* * *

Я пробралась в жилую палатку, когда девчата уже спали. Пробираясь в темноте до своего угла, я услышала сонное дыхание, вздохи, чьё-то неразборчивое бормотание и подумала, что безмерно счастлива оказаться в родном отряде. Сейчас я могла бы расцеловать даже Ленку, которая, как мне кажется, не спала, а крутилась с боку на бок.

Кое-как скинув грязную одежду прямо на пол, я легла на свой топчан, поджала ноги и в тот же миг перенеслась на Красную площадь, в бурлящее людское море стихийной демонстрации. Я знала, что где-то там, в глубине толпы, находятся мои мама и папа, и я пытаюсь пробиться к ним во что бы то ни стало, но на моём пути то и дело возникают препятствия, и я помимо своей воли отодвигаюсь всё дальше и дальше, пока не оказываюсь на Васильевском спуске напротив Спасской башни.