Валсарб

Управившись с картошкой, взрослые долго обсуждают, как скоро ее придется окучивать, как лучше собирать колорадских жуков и какое средство для их уничтожения выбрать, и стоит ли ее удобрять, если результат одинаков, обсуждают все это с умным видом, подкрепляясь яйцами вкрутую, салом и хлебом, в то время как картошка еще неизвестно когда прорастет и взойдет, выпустив свои белые и бледно-фиолетовые цветы, но эти короли картофельного царства считают своим долгом обдумать все заранее. Потом Дед запрягает лошадь в телегу и зовет меня с собой прокатиться и вернуть животное хозяину. Телега старая и расхлябанная, того и гляди развалится под нашим весом, мы грязные и довольные, оттого что сделали большое дело, что погода не подвела, что мы вдвоем. Нам хорошо даже просто молчать, ехать и молчать, по дороге вдоль леса, в котором я никогда не была, странного леса, стеной отделяющего Валсарб от Заборных Гумен, а может, это и не лес вовсе, а только полоска из елей и сосен, как забор?

– Дед, почему Заборные называют Заборными, если здесь нет ни одного забора, только поля и огороды, все дома как на ладони?

Дед хрипло смеется, внутри него растягивают гармонь его прокуренные легкие, откашливаясь, он прижимает меня к себе: заборов нет, это – бор, детка, мы за бором, и осенью здесь бывают боровики.

Он гордится мной. Гордится, когда стоит у изножья кровати и наблюдает за тем, как я сплю, когда думает, что я сплю, а я не сплю, я притворяюсь, что сплю, чтобы почувствовать на себе его мягкий, охряный взгляд, гордится, когда я что-нибудь записываю на листочке, что-нибудь важное или молитву, которую я обещала Бабе выучить, Ангел Божий, сторож мой, рядышком со мной постой, и он видит головастики-буквы, которые выходят из-под моей руки, такие круглые и правильные, и гордится, когда мы поем с Бабой на два голоса или я танцую под радиоточку в тесной кухне, а он, наблюдая за мной, имеет возможность любоваться своим продолжением, но больше всего он гордится, когда идет со мной за руку на занятия в костел, дважды в неделю, сестры-послушницы с цитатами из Писания, исписанные тетради с домашними заданиями, Ангел Божий, сторож мой.

Дед велит мне хорошенько причесаться и тщательно изучает мои ладошки на всякий случай, чтобы я не явилась в храм Божий со следами чернильной пасты. Сам он протирает щеки одеколоном перед маленьким зеркальцем возле ручного умывальника и надевает коричневый пиджак, даже если на улице стоит тропическая жара. Этим отличается его поход в костел от похода за хлебом. В магазин он может выйти в одной рубашке и со щетиной, в костел только в коричневом пиджаке и гладко выбритый. Он держит меня за руку, мы минуем магазин «Сувениры» слева и хлебный справа, проходную Бабиной работы, остановку и столовую на углу, и Дед не перестает улыбаться. В жару и в дождь, он всегда улыбается, когда идет со мной, чувство гордости переполняет его, он ведет меня на занятия, я такая большая, что скоро состоится мое первое причастие, какая радость! Иногда я задумываюсь, водил ли он три года назад так же за руку Владика, смотрел ли с такой же гордостью и на него, или Владика водила Баба, или его никто не водил, а дядь Митя привозил на машине и ждал, чтобы отвезти обратно. Можно было бы спросить об этом, но занятия поглощают меня целиком, и я забываю обо всем, так много потрясающих вещей из Писания нам рассказывают, пока мы сидим в лавках, как цыплята на насесте, и, открыв рты, слушаем про Ноев ковчег, радугу и завет Божий. Любопытно, каких все-таки животных Ной принес в жертву, если каждой твари было всего лишь по паре, значит ли это, что тем самым он истребил какой-нибудь вид? Может, это были динозавры, например, или мамонты? К тому же получается, что Пан Бог – мясоед, если ему «угодна такая жертва» в виде животных, вот только неужели он в принципе нуждается в пище? Столько вопросов, на которые мне хотелось бы получить ответ, но я решаюсь задать только один, шепотом, рядом сидящей Иринке: как же Бог обещал, что не будет больше потопа на опустошение земли, а сам прислал тайфун в Приморье не далее как неделю назад.

Вопрос прозвучал громче, чем мне хотелось. От моей наглости даже Святая Тереза приподнялась со своего ложа в правом трансепте и вытаращила глаза пуще прежнего, хотя нашей Терезе все равно далеко до воплощения Бернини. Бабе не нравится эта святая, а нравится другая, ее тезка из Франции, она любовно зовет ее Терезкой и молится ей чаще, чем остальным угодникам. А эта, испанская Тереза давно меня смущает, в раннем детстве я как-то даже поинтересовалась у Бабы, почему эта тетя валяется на полу и ее никто не поднимет.