Валсарб

Viola tricolor. Фиалка трехцветная, анютины глазки. Можно сразу догадаться, что они съедобные, даже без травника, такие они аппетитные с виду. Пожалуй, это самые чудесные цветы в Валсарбе.

Валсарб – город-сад, где нарядными старшеклассниками на торжественной линейке выступают аллеи каштанов, шкодливо бросая под ноги свои плоды, трепетно кланяются длинноволосые ивы, демонстрируют неглиже березы, черемуха и яблони соперничают в звании «Лучший наряд весна-лето», перекати-поле тополиного пуха играет на стадионе в футбол. Осенью здесь рябит от рябины и пестро от кленовых гобеленов, на окраинах горделиво возносятся оранжевые столбы корабельных сосен, но красивые цветы – редкость, иногда их высаживают на клумбе посреди площади, иногда это бывают анютины глазки.

С тех пор как я обнаружила в хатке старый иллюстрированный словарь-цветник с латинскими названиями растений в скобках и строгими, неброскими набросками на пожелтевших страницах, мы с Алеськой начали есть цветы. Не от голода, конечно, а из любопытства. Откровенно говоря, при таком количестве съедобных растений ими вполне можно поддерживать существование.

Старый словарь пахнет сыростью и прелой землей. У меня внутри трепещет что-то от одного его вида, как от бесценного сокровища, хотя сохранность книги оставляет желать лучшего. Цветник мне хочется съесть в первую очередь: пусть бы слова, в нем написанные, поселились внутри, проросли в клетки мозга, позволяя распознавать растения с одного взгляда. Цветник – мое успокоительное и занимательное.

Лапки с желтыми цыплячьими шариками, которые папа вне зависимости от причуд природы и капризов весны неизменно вручает маме в Женский день, называются акацией, но все зовут их мимозой. В старых печных котелках на окне стоит не герань, а пеларгония, у забора растет не шпорник, а дельфиниум. Цветы невиданные и недосягаемые, такие же красивые, как их названия, я раскрашиваю карандашами прямо в книжке. Душица, колокольчик, иван-да-марья – где-то в Валсарбе они лиловеют, должно быть, но мне не всюду позволено ходить.

Сильнее всего мое воображение будоражат розы, но розы в Валсарбе не растут, они существуют только в волшебных сказках о принцессах и в райских кущах, разумеется. А вот сирени – пожалуйста, сколько душе угодно, она бросается в объятья из каждой подворотни, причем иногда совершенно не сиреневая, а белая, с головокружительно громким ароматом. Оглушительнее нее благоухают только мамины любимые ландыши.

Я читаю цветник, сидя под жасмином-чубушником, у него такой звенящий запах, как у хрусталя. Ваза и жасмин пахнут совершенно одинаково, вместе и порознь. Рядом с будущим Дедовым табаком душное флоксовое царство, ближе к смородиновым кустам – бледно-розовые маки, из них собирают семена к рождественскому столу.

На улицах Валсарба полным-полно одуванчиков. Они растут невозмутимо и самоотверженно, будто в чистом поле. Так бывает: тротуаров в городе нет, а одуванчики есть. Есть и живые изгороди из шиповника, и сонные желтки ромашек, с их аптечным благовонием, у калиток. Возле Большого озера синеют поляны люпинов вперемешку с куриной слепотой и кукушкиными слезками.

Tagetes erecta, рыжие бархатцы с горьковатым запахом, возникающие на школьных клумбах стихийно и неотступно, как хроническое заболевание. Antirrhinum, львиный зев, чьи разноцветные мордочки открывают и закрывают рты по моему велению. Ноготки календулы, которые помогают разбитым коленкам не хуже подорожника, а выглядят куда привлекательнее. Cardamindum Adans, настурции, яркие, сложно-оранжевые, визуальный образ сигнала тревоги: цветущие настурции – верная примета начала учебного года. Несуразные, повсеместно растущие у школ цветы с красивым названием сальвия сверкающая, оказывается, опасны для здоровья, но именно вокруг них мальчишки чаще всего вьются, будто шмели, пробуя на вкус.

Ближе ко Дню знаний из-за заборов выглядывают самодостаточные гладиолусы, вынужденные коротать свой век преимущественно в учительских. Иногда в огородах, возле грядок с морковкой, маячат чернильные или лиловые астры, вечно мокрые и лохматые, точно щенки, попавшие под дождь. Иногда их заменяют безрадостные стоики-хризантемы, вызывающие щемящую грусть по ушедшему лету.

В остальном Валсарб не оригинальничает и ограничивается гвоздиками. Покупными белыми и красными гвоздиками, годящимися как для мужчин, так и для женщин. Их пышные юбки гофре собирают в слюдяные кульки и отправляют на задания. Гвоздики-дипломаты ведут переговоры с живыми и мертвыми прямолинейно и беспристрастно и за праздничным столом, и в траурной корзинке. Валсарб и хотел бы поменять посредника, но других нет.