Валсарб

В коридоре цокают каблуки. Так ходит только Вторая. Я прислушиваюсь и юркаю под одеяло – совсем тоненькое, несогревающее.

– Собирайся! На ФГДС! – громко и четко артикулируя, объявляет Вторая в приоткрытую дверь.

Нужно куда-то идти, и Вторая пришла за мной.

– Неллочка, а что там с анализами Стаценко? – спрашивает Вторую доктор.

– Он не писает, Иван Геннадьич. Ему объяснили, что почки нельзя перегружать жидкостью, он воспринял это буквально и ничего не пил вчера – ни кисель, ни компот. А сейчас пописать не может…

– Что же вы, Неллочка!

Где-то громко хлопает дверь, Вторая заглядывает в палату, ее взгляд изучающе скользит по пустым кроватям.

– Возьми с собой полотенце.

– Зачем?

– Возьми.

Я стягиваю со спинки стула лимонное полотенце с утенком и плетусь за медсестрой. На двери кабинета написано: КИТ КАРП-РОТ КОД. Но никакого доктора-практика здесь нет, только небольшой шкаф, стол и четыре кушетки.

Никто не предупредил заранее, что придется глотать эту тонкую длинную кишку, похожую на бесконечного рыжего глиста. С ней внутри придется пробыть больше двух часов, ожидая, пока она высосет из меня все соки. Глист «покажет картину», которую доктор будет разглядывать. Точнее, изучать. О моей дальнейшей судьбе после высасывания всех соков науке ничего неизвестно. Десять пробирок, – говорит Вторая, – нужно десять пробирок.

Время тянется, как вчерашняя жвачка без вкуса, минуты затаились, сговорились и начали обратный отсчет, мне назло. Секунда вперед – три назад. Это никогда не закончится, ведь набрали только три пробирки, а мне уже дурно. В любой тревоге я призываю Бога, пытаюсь молиться и искать какой-то смысл. Нет смысла в вонючей резиновой трубке, которая проникла в мое нутро. Я стараюсь не думать о ее содержимом, не смотреть на свисающий из моего рта полуметровый хвост. Мне нечем отвлечься, и меня некому отвлечь. Медсестры упархивают по своим неотложным делам, поочередно являясь раз в сто лет, будто эринии, подвергнуть меня унижению – набрать новую пробирку. Я воображаю себе всякое хорошее, что со мной случится, когда я выйду из больницы. Представляю, как поеду на Великую к Деду, как пойду в гости к Але, как сбегаю к Тебе в сквер, какую книгу возьму у Тани. Обещаю себе беспечный полдень, вкусный полдник и полцарства. На седьмой пробирке медсестра говорит, что мне лучше полежать, потому что может начаться головокружение. В какой-то момент я ощущаю, что у меня взмокли ладони, теряю индивидуальность, самоидентичность и силы, становлюсь частью рыжей кушетки, с которой свисает рыжий шланг, изучающий потертые рыжие доски пола. Сначала кушетка оживает, облепляет своей холодной дерматиновой кожей, предлагает: давай поиграем в одушевленное-неодушевленное, потом я сама становлюсь кушеткой, потом я становлюсь ничем, потом меня выключают. Дерни за веревочку, Красная Шапочка. Чтобы вернуть себе себя, я выдергиваю кишку. Любимое полотенце мгновенно становится мокрым и противным. Вторая возмущается и угрожает: «Завтра придется глотать повторно…» Первая разделяет мое горе и прижимает к себе, пока я плачу и возвращаю себе свое горло, могущее всхлипывать и говорить, жизнь и гордость.

– Теперь тебе будет не скучно. – Выходя из палаты, Первая кивает на кровать возле окна.

Поначалу я даже не заметила. Забившись в угол, между стеной и окном сидит кто-то бледный, тощий и белобрысый. Короткие грязные волосы небрежно торчат во все стороны. Пока я озадаченно разглядываю этого чудного соседа, он тоже пристально наблюдает за мной и долго молчит, когда я спрашиваю его имя. После короткой паузы раздается тоненькое: Кристина, со смешно грассирующим «р».

А я уже уверила себя, что Кристина – мальчик. Тем временем Кристина, потеряв ко мне интерес, вылезает из-под одеяла, садится на край кровати и таращится в окно, за которым ничего интересного нет, я точно знаю, только куча дров, которая со вчерашнего дня немного уменьшилась, потому что похолодало. На Кристине бледно-лиловый фланелевый халат, очень вылинявший, а может, просто грязный. Я вспоминаю о своем полотенце, оставленном в процедурном кабинете, и новой зеленой пижаме.

– У тебя тоже желудок или что-то другое?

Кристина не отвечает, даже бровью не ведет.

По случаю столь возмутительного игнорирования можно было бы объявить бойкот, но это глупо, мало ли: может, она не расслышала вопроса.

– Банан хочешь? – Я вытаскиваю из тумбочки связку бананов, отрываю один, протягиваю Кристине. – У меня желудок. Больше почти ничего есть нельзя. Особенно чернику.

Кристина молча смотрит на банан, на меня, улыбается, обнаруживая нехватку верхнего зуба слева, но не подходит.

– Не стесняйся. – Я кладу банан рядом с ней. – Я вообще-то тоже жутко стеснительная…

Кристина берет банан и тянет в рот вместе с кожурой.

– Ты что?! – Поверить невозможно. – Так нельзя! Ты, что ли, бананов не видела? Отдай, я покажу, как надо…

Кристина прячет банан за спину, все так же улыбаясь.

– Как хочешь…

Я демонстративно снимаю кожуру со своего банана. Кристина следит за процессом, как новорожденная обезьянка.

– Тебе сколько лет, если ты бананов не видела?