Валсарб

Кристина послушно растопыривает пятерню.

– Не может быть, чтобы пять. У тебя почти все зубы поменялись. Тебе точно восемь… Вот в какой ты пойдешь класс?

Кристина сосредоточенно пытается очистить банан пальчиками с крошечными обгрызенными ноготками, снова игнорируя вопрос.

– Скоро будет тихий час, а я даже не завтракала, представляешь? Но потом придет мама и, наверное, что-нибудь принесет. А к тебе кто-нибудь придет?

– Мама, – эхом отзывается Кристина. – Завтра.

– А ко мне каждый день приходят. И бабушка приходит, когда получается. И папа тоже. Вчера мне принесли альбом и карандаши, но я ничего не нарисовала пока. Будешь рисовать?

Кристина кокетливо улыбается, откладывает неочищенный банан в сторону.

– Я тебе дам альбом, а себе вырву лист. Я могу и не на твердом рисовать.

Кристина долго смотрит на карандаши и разглядывает белые альбомные листы, еще дольше раскладывает все это на кровати, предварительно встав на колени, прямо на полу, и наконец начинает что-то сосредоточенно выводить на бумаге. Скучно рисовать молча. Я то и дело поглядываю на соседку. Странная она какая-то, эта Кристина.

– А ты на какой улице живешь?

– Я в доме с бабушкой живу. У нас дрова и озеро. Бабушка меня любит.

– А как же мама с папой? Где они живут?

– Показать тебе? – вопросом на вопрос отвечает Кристина, протягивая рисунок и не поднимаясь с пола.

Я присаживаюсь на край ее кровати.

– Это кто?

– Мама, папа и я. – Кристина тычет пальцем в рисунок, акцентируя внимание на себе.

– А что это у папы твоего за палка?

– Топор, – говорит Кристина. У нее получается «топог». – Хочешь, я тебя причешу?

– Давай.

Глухо бэмкает кровать, карандаши по одному катятся к подушке, Кристина в два счета оказывается у меня за спиной, стягивает с волос резинку, перебирает мои длинные волосы.

– У тебя есть расческа? – неуверенно спрашиваю я.

– Не надо.

– Как хочешь… А ты о чем мечтаешь? Ну, кроме того, чтоб выйти отсюда…

Но сосредоточенная на будущей прическе Кристина не отзывается.

– А я очень хочу одну книжку. Нет, я много хочу книжек. Но эту – особенно. «Отверженные» называется. Об одной девочке, Козетте. Она осталась сиротой и работала на злую тетку и ее дочек. А потом пришел Жан Вальжан, сначала подарил ей красивую куклу, а потом забрал Козетту с собой, спас… ну, как бы из рабства. И они никогда не расставались… Я кукол не люблю, а ты? Книжки лучше.

– Ты – кукла, – говорит Кристина.

– Как это?

Кристина отпускает мои волосы, вытаскивает из кармана своего линялого халата маленький осколок зеркала, быстро глядится в него, сует обратно и принимается доплетать мою косу.

Когда на пороге возникает Первая с небольшим подносом и объявляет начало тихого часа, я покорно плетусь к своей кровати. Но сначала Кристиночке нужно поставить укольчик, говорит медсестра.

От Кристининого истошного вопля мне хочется провалиться сквозь землю, но, отпрянув, я продолжаю стоять на месте. Точно дикий зверек, Кристина забивается в угол, рыдает и сопротивляется. В палату с фирменным цоканьем стремительно заходит Вторая, растягивает в притворной улыбке свои фиолетовые губы, сюсюкая, неестественным голосом говорит, что это не больно, что такой большой девочке не пристало бояться, что Кристина испугала соседку, еще немного, и переполошит всю больницу. Не кричи, не кричи, тише.

Пока нерасторопная Первая пытается стянуть с девочки колготки и не выронить шприц, не перестающая вопить Кристина оказывается на соседней кровати.

– Прекрати орать! – чеканит Вторая. – А ты выйди. Выйди!

Мысли путаются и прыгают с одной на другую. Кристине, наверное, не делали уколов, она не знает, что это не страшно. Почему бабушка не объяснила ей, что нужно просто немного потерпеть. Я разглядываю слезы застывшей штукатурки на стене, по ним проворно карабкается маленький паучок. Крик обрывается, и Вторая выходит из палаты, хлопком двери нарушив внезапно воцарившуюся тишину. Цокает мимо, не обращая на меня никакого внимания, цедит сквозь зубы: «Дурдом».

Я стою в нерешительности: можно вернуться в палату или нет.

Воображение порождает страх: вдруг за дверью произошло что-то ужасное? Вдруг они ее убили?

– Заходи, – говорит Первая, возникая в дверном проеме.

– Почему она так кричала?

Я не двигаюсь с места, и Первая молча закрывает дверь.

– Ты вон зонд боялась проглотить, она уколов боится…

– Я зонт не боялась. Мне только кишку сегодня давали.

– То и был – зонд, твоя «кишка».

– Правда? А я по-другому представляла… Почему к ней мама сегодня не придет, а только завтра? Позвоните, пусть сегодня придет. Ко всем приходят…

Медсестра бросает на меня недовольный взгляд, крепче прислоняет к своей большой груди поднос, словно боясь его ненароком уронить, и шагает прочь по коридору.

– Нет у нее мамы!.. – бросает она на ходу. – И семьи нет… Сирота она. Из временного приюта – в детский дом.

– Как это нет семьи?

– Так бывает. – Первая останавливается и снова идет мне навстречу.

– А бабушка? Что вы! У них дом, дрова и озеро!

– Нет. И бабушки нет.

– Так не бывает…

– Ты, наверное, заметила, что она не такая, как ты.

– Но она рассказывала!..