Валсарб

Наши с Алей бабушки – родные сестры, все родственники собрались в зеленом доме на рождественский сочельник. Аля усаживает кукол на Дедову софу в спальне, хотя, вообще-то, они живут у Бабы в зале и украшают диван. Моя бабушка – большая девочка, которая до сих пор играет в куклы, потому что в ее детстве кукол не было, а была война.

Первую куклу подарили родителям на свадьбу. На ней зеленое платье с белыми ромашками и пластиковые башмачки. Кукла метровая, огромная, когда я родилась, мама ставила ее ко мне в кроватку, и я панически ее боялась. Эта кукла – олицетворение моего первого осознанного страха. Если днем мне удавалось избегать ее взгляда, то ночью невозможно было скрыться от двух широко распахнутых, неестественно синих глаз. Иной раз мне казалось, что она оживает и шевелится. Временами чудилось, что она моргает. Я не умею признаваться в своих страхах, пока меня не спросят. И когда спрашивают, тоже. Поэтому мы с куклой просто терпели друг друга, как и сколько могли. Из тюля Баба сшила ей чудесный подвенечный наряд с фатой, теперь эта кукла – невеста и занимает центральное место в экспозиции на диване в зале. Когда нет гостей. Когда в доме гости, куклам приходится потесниться.

У второй куклы раньше даже было имя. Я звала ее Глашей. Она такая же некрасивая и чумазая, как младшая Глаша из одной многодетной семьи, с которой я вожу дружбу.

Третья кукла большая и грустная. У нее слегка приоткрыт рот, и если положить ее на спину, то своим обликом и платьем лягушачьего цвета она отдаленно напоминает «Офелию» Милле. Со всеми вытекающими и леденящими душу подробностями.

Четвертая кукла, пожалуй, даже немного симпатичная. Более очеловеченная. Должно быть, поэтому я умудрилась в раннем детстве оставить несмываемую чернильную кляксу на ее резиновой щеке. Ей тоже достался новый наряд, соответствующий Бабиным консервативным взглядам, и свой уголок на диване, куда люди обычно кладут подушки.

У всех кукол одинаковые короткие волосы – искусственные кудри на непропорционально больших головах, варьируется только цвет – от белого до цыплячье-желтого. Падкая на красоту, я не могу взять в толк, как можно любить их. Наверное, с хрупкой, улыбающейся Барби играть намного приятнее, но я все равно не уверена, что у меня получилось бы.

Аля еще мала, но у нее точно получится. Она знает все об играх в дочки-матери. И не только.

– Почему они у тебя без конца ходят и ходят друг к другу в гости? Должны же они и отдыхать.

Иногда мне кажется, что Аля старше, намного старше, чем я. Ей ничего не стоит смутить меня и поставить в тупик. Аля хорошенькая, ее большие глаза, из-за огромных зрачков кажущиеся черными, сверкают в темноте. Узкая полоска света змеится по загогулинам дубового шифоньера.

– Давай, вот эта большая как будто муж, а вот эта как будто его жена. Им пора спать, – говорит Аля и кладет воображаемого мужа на воображаемую жену сверху. – Теперь они будут целоваться, долго, очень-очень долго, потом двигаться вперед-назад, вперед-назад…

Мне не нравится эта игра. В ней есть что-то неправильное. Не потому, что две куклы, которых я считаю девочками, лежат друг на друге, как муж и жена. А потому, что Аля еще очень мала. Решительно слишком мала для таких игр. В моей голове возникает бегущая строка из вопросительных знаков.

– Откуда ты все это знаешь?!

– Видела!

Я тоже кое-что уже видела, я хожу в школу, а там можно многое увидеть и узнать. Не только из уроков анатомии. Но Аля еще такая неразумная малявка, что ее познания выглядят, мягко говоря, мерзко и противоестественно.

– Где ты это видела? В кино? По телевизору? Откуда ты это знаешь?

– Это секрет! – Большие Алины глаза смеются совершенно по-взрослому. – Знаю, и все!

Она выводит меня из равновесия и сбивает с толку, я сообщаю ей, что если она не прекратит эту игру, то я пожалуюсь маме. Причем ее маме.

Говорю это с абсолютной беспомощностью пятиклассницы, над которой смеется весь мир, включая этого ребенка.

– Ты глупая. Глупая, злая и некрасивая, – защищаясь, говорит Аля.

Она забивается в самый угол софы, куда не проникает даже скудный свет от окна.

Кукла Офелия с приоткрытым ртом пялится на меня своим стеклянным глазом, распластавшись над Невестой.

Презирая себя за слабость, я выбегаю из комнаты, так и не выяснив до конца ни правил Алиной игры, ни того, откуда они ей известны.