Осознание наступало медленно, точно каждое отдельное слово неторопливо вырезали в ее душе. Словно во сне, Эмма поднесла кружку ко рту, сделала глоток, но сладость шоколада стала ей отвратительна. Стискивая кружку в руках до побелевших костяшек, усилием воли Эмма заставила себя допить остаток. Прежде она никогда не понимала выражение, что слова могут ударить. Но то, что сказала сейчас Мэри Маргарет, было подобно удару. Тонкая нить взаимопонимания, протянувшаяся было между ними, лопнула, больно хлестнув Эмму.
А Мэри Маргарет точно и не заметила этого, и все говорила, говорила, говорила…
Глядя в счастливое, лучащееся энтузиазмом лицо матери, слушая ее щебет, Эмме с трудом удалось сдержаться, чтобы не закричать от отчаяния. Как подруга, Мэри Маргарет понимала ее гораздо лучше, но Мэри Маргарет исчезла, сгинув вместе с проклятьем, и ее место заняла Белоснежка. Та, что играя в дочки-матери, допускала ошибку многих родителей, – она не слышала и не слушала ее. Она мечтала об идеальной дочери, о безупречной маленькой принцессе, добродетельной и всепрощающей, которой Эмма не могла стать.
От этого было больно.
Воспоминания увиденного кошмара, отступившие было, снова нахлынули на нее. «Это для твоего же блага», – пульсировали в памяти слова. – «Для твоего же блага…».
Двигаясь все так же заторможено, Эмма встала, помыла кружку от подсыхающих уже разводов шоколада, сходила в туалет, умылась и почистила зубы. А Белоснежка все говорила и говорила, – что-то о прощении, о втором шансе, о надежде, а после о погоде, и о том, что Эмме, конечно, стоило бы надеть платье, но на улице холодно… Она ни на мгновение не засомневалась, что Эмма пойдет на свидание, и было невозможно выносить этот сокрушающий оптимизм. Эмма надела первые попавшиеся брюки и свитер, натянула кожаную куртку, стараясь не обращать внимания на то, как разочарованно вытягивается лицо матери.
Подхватив из корзинки у двери шапку и перчатки, Эмма скомкано попрощалась и вышла на улицу. Сидя в постепенно прогревающемся «жучке», она пыталась собраться с мыслями. Ей нужно было найти кого-то, с кем можно поговорить открыто, честно, кому можно рассказать о том, что творится у нее на душе, поделиться сомнениями, тревогами, иначе она просто сойдет с ума. Ехать прямо к Генри? Но, на редкость умный для своих лет, он еще ребенок, да и Реджина не упустит возможности уколоть ее намеком на якобы ревность со стороны Эммы, не позволяющей даже ненадолго отпустить сына. Родители ясно обозначили свою позицию, и, точно одержимые, наверняка переведут любой разговор на свидание с Нилом. Нил… уж его-то точно Эмма не хотела видеть. Кто еще остается? Белль, что сейчас пребывает в эйфории от возвращения Голда и того, что тот вроде как стал Героем? Голд, который вечно ведет даже не двойную, а, как минимум, тройную игру? Руби или Бабушка? Доктор Хоппер, что пропустит все ее слова через призму психологии и наверняка приплетет к разговору сиротское детство Эммы, ее стены… Уткнувшись лбом в сложенные на руле руки, Эмма немного истерично хихикнула, представив, как заявится в шахту к гномам, дабы излить душу.
Она понимала, что обманывает себя, перебирая имена, хотя на самом деле ей нужно было всего одно имя. Лишь одного человека она хотела сейчас видеть. Лишь один человек способен понять ее. Лишь одному человеку не нужны были слова, чтобы узнать, что творится с ней.
Наугад Эмма заехала в закусочную, лишь у самой двери запоздало понадеявшись, что Нила там еще нет. Она не хотела его видеть, ни сейчас, ни когда-либо вообще. Но, несмотря на то, что накануне вечером Киллиан был среди остальных, отмечающих счастливое возвращение, оказалось, что снимать комнату он не стал, и ушел оттуда вскоре после того, как ушла Эмма.
Отказавшись от завтрака, – кусок бы просто не полез ей в горло, – и игнорируя многозначительные улыбки Бабушки, Эмма поехала в доки, по пути нарушив едва ли не все правила дорожного движения. Иррациональный страх охватил ее, приумноженный воспоминаниями ночного кошмара. Увидит ли она Киллиана снова? Или, может, теперь, когда Тень Пэна привязана к кораблю и у него появился способ путешествовать между мирами, Киллиан уже покинул город, решив, что здесь ему больше нечего делать?
Киллиан отказался от мести ради нее и ради Генри, но вот Генри спасен, а сама Эмма облажалась, и в этот раз как никогда сильно.
Раз за разом Киллиан предлагал ей любовь, и раз за разом Эмма отвергала его. Конечно, он терпелив, но все же его терпение не безгранично.
И после всего этого, – кто знает? – быть может, Киллиан решит, что с ней покончено, и что на нее не стоит больше тратить время? Сможет ли она пережить это? И не будет ли лучше для них обоих, если она оставит его в покое?