Варианты Морозова. Стеклянная стена

Ветер сперва дул с запада, что обещало снежную зиму, потом задул с севера, на мороз, и остановился в южном на правлении, суля мягкость и тепло. При таком непостоянство стихии знаток народных примет развел руками и объявил, что надо ждать от погоды всяких фокусов. Возможно, он был прав, только погода для студентов-горожан была такой малозначительной деталью, что даже не влияла на выбор одежды. Об одежде Устинова и Ковалевского можно сказать, что они поутру не затруднялись обширным выбором, а быстро хватали лежавшие на стульях джинсы, рубахи и свитера и, одевшись, принимали вполне демократический вид, к которому, впрочем, особо не стремились. Любая погода ничего существенного тут не могла прибавить: осенние пальто на рыбьем меху всегда надежно защищали друзей и от дождей, и от крещенских морозов; они никогда не простужались. Поддаваться ангинам они стали гораздо позже, тогда же появился устойчивый интерес к прогнозам погоды в телевизионных новостях. А в последний студенческий год друзья словно задумались на бегу о том, что их ждет впереди, и, разглядев, что дорожка, по которой они бежали, вот-вот вольется в широченное и даже, пожалуй, бескрайнее шоссе, меланхолично продолжали свое движение, будто загипнотизированные ожиданием перемен. Если бы живописец взялся нарисовать картину того года, он бы обнаружил, что в натуре отсутствует одно измерение. Действительно, в жизни двух «гвардейцев» исчезло ощущение ценности настоящего времени, и художнику пришлось бы ухитриться сделать на фоне тревожного ожидания портрет двух внезапно задумавшихся парней, глядящих на нас дерзко и обреченно. На парнях могли быть новенькие полосатые сорочки и вельветовые брюки, потому что именно в ту осень они завели себе скромные обновы, потратив на это часть летнего заработка. Но, конечно, рубахи, брюки, пьяница-портной, который едва не исчез с задатком, все эти штрихи быта растворялись в тревожном фоне бесследно.

Устинов готовил дипломную работу, посвященную социогии семьи, советовался с профессором Николаевым и под его одобрительные наставления медленно остывал к своему делу. Перед его взором проходили сотни вариантов семейного разочарования, выраженного короткими ответами на простую анкету. Холодный свет анализа, казалось, выжигал что-то в душе Устинова, приводя мысли о бесполезности всей работы. Он вспоминал родителей и был готов бросить институт, чтобы вернуться к ним.

— Правильно! — сказал ему Ковалевский. — Бросай все к чертовой матери. Подумаешь, четыре года! Ну даже не четыре, а шесть, потому что тебя сразу загребут в армию. Что такое шесть лет, когда у тебя впереди вечность? Сержант выбьет из тебя интеллигентскую придурь. Потом тебя женят на какой-нибудь смазливой вертихвостке. Изголодавшись по женскому полу, ты не будешь особо привередлив. Пойдешь к отцу в институт каким-нибудь лаборантом, станешь учиться заочно. Родится славный мальчишка. Жена оправится от родов, вскинет головку, чтобы увидеть радость жизни. И тут тебе уж надо идти в шахту — выкапывать в забое пять сотен, и не меньше, а то какая же радость без денег?.. Героический труд и упорная учеба по ночам не оставят тебе времени на семью. Лет через десять ты станешь механиком или чем-нибудь вроде того. Твой отец тоже начинал механиком? Только для тебя это будет не повторением, а деградацией. Вперед, Михайло! Тебя ждут великие дела.

— Мне и без тебя несладко, — сказал Михаил.

Ковалевский улыбнулся и больше не иронизировал. Зато взялся за Устинова с другой стороны, убеждая его окунуться в гущу жизненных проблем и переменить тему диплома. На сей раз речь его была сухой и ясной.

— Семья — это вечная тема, а вечные темы мало кого интересуют. Ты прозвучишь, как тогда летом, когда решил читать Экзюпери шабашникам. Все понимают, что это, может быть, и нужно, но у всех находятся дела поважнее. Начинать надо громко и нахально. Кому нужно знать, что гражданин Иванов разлюбил жену, а жена гражданина Иванова разлюбила мужа? Тебе нужно? Мне? Государству? Об этом Лев Толстой уже написал: «Любовь кончилась, а дети остались...»

Устинов хотел возразить, что у Толстого не так, Ковалевский не дал ему сказать:

— Ты нащупай болевую точку! У нас всего хватает... Вот тебе прекрасная тема — социология трудовых коллективов. Почему гражданин Иванов хорошо приспосабливается в одних условиях, а в других работает из-под палки?

— Потому что его разлюбила жена, — ответил Устинов.

Они желали друг другу только добра и готовы были пожертвовать удобствами дружбы ради целей добра, не боясь, что это может пошатнуть их дружбу. Но Устинов не понял Ковалевского. А тот не понял, почему Михаил упрямо не хочет его понимать. Каждый занимался своим дипломом в одиночку. Между ними возникла какая-то перегородочка. В простой обстановке комнаты, где все было на виду, эта перегородочка играла такую же полезную роль, как тумбочки, кровати и письменные столы. В своих мыслях они примеривались к новизне.