Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Ну не плачь, — улыбнулся он и попробовал вытереть согнутым пальцем слезу на ее щеке. — Еще вчера я даже не думал... Со мной никогда такого не было... Дороже тебя у меня никого.

— Ты не думай, ты хороший, — прошептала Маша. — Ты очень-очень хороший. Наверное, твоя жена будет самая счастливая.

— Что ты говоришь? — удивился Устинов. — Маня!

Но Маши уже не было рядом с ним. И невозможно было ее догнать. Устинов увидел своего друга, недоуменно глядевшего на него. Ковалевский стоял везде, со всех сторон, и, куда бы Михаил ни повернулся, он натыкался на его взгляд.

Вернувшись домой, Устинов скрылся от родителей на кухне. Но пришла мать, стала ходить от шкафа к плите, чем-то стучать. Он встал, хотел выйти.

— Я тебе сырнички приготовлю, — сказала она. — Я совсем выздоровела. Теперь все хорошо. Мы с папой помирились. Ты можешь завтра ехать.

— Я решил жениться, — признался он.

— Ой! — улыбнулась мать. — На ком же?

Устинов ответил ей.

— А Тарас? Она же с ним дружит? Ты шутишь?

— Шучу.

— Я так и подумала, — с облегчением произнесла мать. Мы с папой помирились, я его простила. Ты уже взрослый, сынок, и ему перед тобой очень стыдно. Пойди к нему в комнату, скажи, что завтра едешь в институт. Ему будет приятно. Ты знаешь, мы ведь любим тебя больше всех па свете.

— Завтра поеду, — согласился Устинов.

— Ну и правильно. Я сегодня ждала папу с работы и написала... ты только не смейся...

— Стишок?

— Принеси, он на столе. Покажи его папе.

В клетчатой ученической тетрадке круглыми буквами было написано:

Вот цветок. Он живой,
Такой же, как мы с тобой.
Только счастья не хочет он.
Сорвешь — погрузится в сон.

Принесла я его домой,

Поживет у меня на окне,
Улыбнется прощально во сне.
Но потом я останусь одна.

Мать возвращалась к своей обычной жизни. Она всегда сочиняла к семейным праздникам и немного гордилась этой способностью. Цветы и деревья расцветали в ее стихах наперекор стуже и солнце вырывалось из-за туч. Отец хвалил все, что она писала, а Устинов чувствовал в ней какую-то скрытую силу, которая отличала ее от других.

Он еще раз прочитал стишок и вспомнил его. Кажется, пять назад читала его на своем дне рождения, смутив последней строчкой бабушку. «Как это можно? — удивилась бабушка. — Почему же ты потом останешься одна?» — «Но это же аллегория», — объяснил отец, и о стихах больше не говорили.

Отчего мать сказала, что написала их сегодня? Устинов почувствовал себя обманутым, словно она призналась ему: «Ты нам мешаешь, сынок. Мы сами во всем разберемся без тебя».

Однажды в редкую минуту душевной откровенности, когда супруги Валентина и Михаил Устиновы разговаривали друг о друге, Валентина призналась:

— Любовь — это неравенство. Обычно ты любишь себя, а я себя. И мы оба останемся со своим себялюбием. А если один начинает меньше любить себя ради другого — это и есть любовь. Меня обдает жаром, когда ты входишь.

— Не холодом? — улыбнулся Устинов.

— Холодом, когда в школе вызывали, а я не знала урока.

Они смеялись, вспоминали свою весну, и, хотя она уже прошла, они знали, что сейчас у них ясное широкое лето.

— Она хотела наказать Тараса, — сказала Валентина о Маше. — А ты, как дурачок, клюнул на женскую хитрость. Некоторые так даже замуж выходят, чтобы только отомстить.

Глава четвертая

Тарас Ковалевский и Михаил Устинов, прожив в столице четыре года, не ощущали себя ни столичными жителями, ни приезжими провинциалами, ни даже вольными студентами. Вообще непонятно, кем они себя ощущали.

В пустынных горах стояли два дома. Утром надо было спуститься вниз, преодолеть пятнадцать километров и укрыться в другом доме, где тебя готовили к будущему, которое становилось все загадочнее. И эти два дома, общежитие на окраине и институт на бульваре, разделенные городскими ущельями, теперь казались зыбкими опорами. В институтском скверике солнечный и теплый сентябрь сыпал на дорожки сухие кленовые листья. Но солнце уже все ниже и ниже наклоняло свой лоб, как будто давало понять появлявшимся в скверике молодым людям, что все в мире тревожно и естественно. А потом октябрь заплакал холодными слезами. Кто-то вспомнил приметы из народного календаря: «На покров до обеда осень, а после обеда зимушка-зима». Так пришла зима.