Варианты Морозова. Стеклянная стена

Николай Николаевич поглядел в даль длинного коридора, в сторону кухни, решительно двинулся в том направлении и, дойдя до поворота и отчасти приблизившись к своей жене, вдруг призадумался, стоит ли ему заходить так далеко. Насмешливый взгляд Анатолия Федоровича поощрял его угасающее стремление, по все-таки Николай Николаевич рассудил, что коль не зовут на совет, то благоразумнее продолжать беседу возле книжного шкафа, чем соваться в гущу родни.

— Заседают, — сказал он, вернувшись назад.

Анатолий Федорович ответил:

— Надо же! — Тем не менее принял его в компанию, стали мирно разговаривать, сами не ведая о чем, пока вполне не сошлись на теме воспитания детей, а именно на том, что до сих пор тут все было благополучно, а теперь кто знает.

Тем временем и на кухне, и в комнате, где лежала Лидия Ивановна, тоже велись похожие разговоры. Анна, пример, вполне уместно вспомнила историю своей знакомой, от которой муж перебрался к молодой любовнице, не затевая, впрочем, бракоразводной пытки, и бедная брошенная женщина, храня его и свое достоинство, просила только об одном: не подавай на развод. Однако ее сопернице хотелось обрести все права законной жены, чтобы выглядеть приличной, и муж нарушил данное слово. Что оставалось одинокой женщине? Она выпила пятнадцать таблеток снотворного и отравилась.

Рассказав это, Анна попросила сестру поставить на огонь чайник, оттеснила мать от кухонного стола, на который та выложила пакеты и мешочки с мукой, сахаром и разными крупами, и, оглядевшись, увидела на холодильнике накрытый полотенцами противень с чем-то, как ей показалось, весьма привлекательным, похожим... так оно и было, пирог! Но ни на ее находку, ни на ее печальный рассказ никто как будто не обратил внимания. Чайник был поставлен куда следует, на столе появились высокие белые с красными полосами чашки, пузатая сахарница с налипшим вокруг горлышка желтоватым воротником, почти целая буханка белого хлеба, масло, помидоры и даже бутылка водки, найденная в глубине холодильника. Но все приготовления начались словно через силу и закончились тем, что мать посмотрела на нишу возле раковины и увидела в ней давным-давно разрушенную печь, а в углу сундук-исполин, на котором спала разведенная Анка, и вслед за этим старуха закрылась руками и тихо сидела, пока все не расслышали тонкий длинный звук невыносимого плача и не увидели, что она плачет всем своим накаленным костистым телом.

— Мама, прекрати, пожалуйста! — потребовала Анна. — Надя, дай воды!.. Вот вода, мама. Сейчас пойдем домой.

— Дети, дети! Как я вас люблю! — проговорила старуха, слезы текли по щекам, и она вытирала их то быстрыми, то медленными движениями обеих рук. Она всхлипнула, повысила было голос в конце фразы, однако удержалась от плача и только затрясла головой.

Дочери стали обращаться к ней со своими бодрыми хорошими чувствами, которые выражали чересчур решительно.

Кирилл Иванович стоял у окна. Его вид был не виноватый, не скорбный, а какой-то удивленно-задумчивый. Он не замечал призывных укоризненных взглядов. Его глаза, заслоненные блестевшими линзами, оставались для них недостижимыми.

— Горе-горюшко! — покорно вымолвила мать.

— Надя, позови Мишу, — попросила Анна тоном некоторой угрозы, на который, впрочем, Кирилл Иванович тоже не обратил внимания.

— Кирюша, что же ты молчишь и молчишь? — спросила старуха. — Я тебя не неволю. Мы с дедом перебираемся сюда, будем ухаживать за Лидой, Мише надо учиться, он хороший мальчик.

На плите забулькал чайник, зашипели на огне брызги.

— Хороший мальчик, — повторила Надежда. — Кирилл, слышишь? Будь человеком! Ты всегда был добрым, великодушным. А сейчас какой-то пришибленный. Никакой новой семьи для тебя не может быть. Если можешь, останься с Лидой.

— Что значит «если можешь»? — спросила Анна. — Есть святые вещи, ими не разбрасываются.

— Она всегда у нас такая горячая, — извиняясь за нее, продолжала Надежда. — Но что делать? Не надо маме перебираться сюда...

— Нет, я переберусь! — старуха стукнула по столу ладонью. — Ты, Кирилл, не бойся за меня. И стирать, и готовить еще могу. Дед будет по магазинам ходить. Еще как проживем!

Снова заговорила Анна, потом Надежда и потом мать, а Кирилл Иванович по-прежнему молчал. Казалось, его ничто не может задеть, и он постоит у темного окна, послушает и пойдет к своей новой жене, чтобы жить с ной по возможности счастливо.