Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Зажали Кирилку, — усмехнулся Анатолий Федорович. — Теперь ему... — Он не договорил, и без того было ясно. Вспомнил о враче «скорой»: — Как тебе нравится это первое описание инфаркта в литературе? «И шел человок, и почувствовал боль в груди и страх смерти, и упал. И был его крик гласом вопиющего в пустыне». Прямо дипломированный филолог!

— Но ведь у нее не инфаркт, — возразил Николай Николаевич. — Вся эта эрудиция вместо точного знания... Она просто заболела от тоски.

— Тоже точная формулировка. А тебе не кажется, что это обычная бабская хитрость?

Николай Николаевич отодвинул стекло в шкафу, вытащил книгу — это был учебник шахматной игры Капабланки — и стал перелистывать. Анатолий Федорович улыбнулся, забрал у свояка книгу.

— Ты же ни бельмеса не понимаешь в этой китайской грамоте!

— Когда-то понимал, — ответил Николай Николаевич. Эту книжицу я купил еще до войны, чтобы обыграть одного зазнайку. Если бы Мишка стал гроссмейстером, я бы знал, с чего он начинал.

— Чем же все это кончится? Все-таки хитрость, а? — Анатолий Федорович сел в кресло, закинул ногу на ногу и с добродушной родственной ехидцей глядел, как Николай Ииколаевич ищет какую-то новую книжку, нагнувшись и точно желая уйти в шкаф своей лысой крепкой головой. — Но они забыли, что ихний братец такой же упрямец, как и они сами.

— Ты вот шутишь, — укоризненно произнес Николай Николаевич. — А что смешного? Ничего смешного нет.

— Ладно, ладно, — ответил Анатолий Федорович, — не учи меня. Я свою роль знаю: пришел, посочувствовал — и свободен. А заставлять взрослого мужика — уволь. Кирилл сам разберется.

— А ты бы бросил больную жену?

— Типун тебе на язык! Бабы живут в среднем на девять лет дольше нас, и вообще такие вопросы называются дурацкими.

— Я не говорю, что ты можешь бросить... Но зачем думать, что Кирилл способен на такое?

— Но она настрочила на него жалоб! — вспомнил Анатолий Федорович. — Как жить с такой? Если бы твоя выкинула подобный номер?

— Моя тоже не ангел. Как-нибудь.

— Как-нибудь! — передразнил Анатолий Федорович. — Ну да бог с тобой. Никогда не лез в чужую жизнь и не понимал тех, кто старается.

Однако ему было скучно, и он не мог, как флегматичный Николай Николаевич, терпеливо ждать конца этой затянувшейся процедуры участия, соболезнования, сидения, говорения, утайки своих мыслей. «Ах ты, мосластый мухомор! — думал Анатолий Федорович. — Ты так боишься жены, что готов до посинения демонстрировать свое благородство. Чем бы все ни кончилось, лишь бы твое спокойствие не нарушали!»

— Просто я держусь того мнения, что мы одна семья, один род, — начал объяснять Николай Николаевич и тут же уткнулся в какую-то страницу, словно показывал, что не собирается навязываться, если его не слушают.

— Что род? — отозвался Анатолий Федорович. — Тоже мне феодал! Все это отголоски бог знает какого прошлого... Ну ты не хмурься! Чего хмуришься? Я тебе как родственнику, то есть в некоторой степени интеллигентному человеку, доктору пусть технических, но все-таки наук... Семья — ячейка государства. То есть я, моя жена, мои дети. А род — это несколько поколений, связанных общим владением землей, хозяйством и прочей ерундой. Чем мы с тобой связаны? Нет-нет, я тебя люблю, дорожу твоей дружбой! — поспешно заверил Анатолий Федорович, видя, что Николай Николаевич уже не только хмурится, но и оскорбленно краснеет. — Я беру материальную базу вопроса.

— Не знал бы я тебя, решил бы: ну что за пустобрех? — удивленно сказал Николай Николаевич. — Кирилл столько для всех нас сделал, а Дарья Алексеевна и Иван Григорьевич нам как родные... А этот дом? Мы все жили когда-то у Кирилла. Как тут можно отворачиваться в трудную минуту?

— Я отворачиваюсь?

— Не отворачиваешься, так думаешь отвернуться.

— Кто это сказал? Я? Ты, братец, ври, да не завирайся! Привык жить подкаблучником, вот и заговорил точно твоя высокоморальная супруга.

— Не трогай мою супругу. Такую женщину надо поискать.

— Целиком согласен. Если бы она еще чуточку меньше советовала Надежде, как командовать мной, я был бы счастлив.

— Но ты скажи ей это сам.

— Боюсь, а то бы сказал. — Анатолий Федорович рассмеялся. — И, помнится, в этой квартире жил не ты, а первый муж Анны.

Николай Николаевич махнул рукой, отвернулся и стал втискивать книжку обратно в шкаф. Задвигая стекло, он снисходительно поглядел на Анатолия Федоровича, как бы говоря ему: «Болтун ты, свояк, а я все не привыкну», и наехал кромкой стекла на свои пальцы. Сперва он улбнулся, затем издал какой-то сердитый невнятный звук, который Анатолий Федорович принял в свой адрес.

— Больно? — посочувствовал Анатолий Федорович. — Ай-ай-ай, какой неуклюжий!

— Никогда не был подкаблучником. И не смей меня тай называть.

— Ладно, не буду. Ты только не обижайся.