Варианты Морозова. Стеклянная стена

Ему позвонила Маша, попросила встретиться. Он вышел во двор одетый по-домашнему, в кедах на босу ногу. Солнже уже закатывалось за окраину города, запертую темными терриконами. Сероватые дворовые клены разгорались чистыми огнями. В окнах домов сиял черно-оранжевый закат. Ветер забирался под рубаху, то ли грел, то ли освежал. В ветре, как и во всей округе, не было ясного летнего дыхания, он был свит из нескольких течений, и сперва Устинову стало как будто холодно, но потом это прошло.

— Привет, Маня, — сказал он соседке тоном бывшего одноклассника. — Хорошо выглядишь.

Он ее оглядел, но не повторил ее насмешливой улыбки. Синий пуловер с красной полосой на линии двух твердых холмов и голубая сорочка как бы сжимали ее тело.

— Вы теперь смотрите как солдаты, — сказала Маша. — Погуляем.

Они вышли на улицу, обошли квартал и вернулись во двор. По пути Устинов, чуть поотстав, втянул живот и незаметно заправил рубаху в брюки.

— А чего ты не уехал с ним? — спросила Маша.

— Надо дома кое-что уладить.

— Ты знаешь, мы поссорились...

— Не первый раз. Это ваше обычное состояние...

— Да, обычное. Он тебе ничего не говорил?

— А что он мог сказать?

— Неправда.

— Ну собрался жениться на тебе, а ты носом крутишь.

— И все? Или что-то еще?

— Все. — Устинов показал на скамейку. — Давай сядем, я ногу натер.

— Потерпи, — сказала Маша. — Не хочу юбку пачкать.

— Ха-ха, — засмеялся он, и они пошли дальше.

— Вот именно: ха-ха, — передразнила она. — Слушай, тебе не холодно? Что ты руки трешь? — Манта взяла его кисть, усмехнулась: — Сбегай домой, переоденься.

— Ничего, — ответил Устинов. — Никак не пойму, зачем вы морочите друг друга? Он давно не тот хулиганистый парень.

— Ты его защищаешь? А что он делал в Москве?

— Я думаю, учился. Погоди-ка. — Устинов остановился и туго зашнуровал кеды.

Маша смотрела на него сверху с улыбкой. За ней стоял желтый клен. Головой она доставала до летучих перистых облаков. Устинов тоже улыбнулся. Если бы мама оставалась молодой, то у нее, наверное, были бы такие же голубые глаза.

— Ну что там увидел? — спросила Маша. — Вставай.

Они снова вышли на улицу. Замерцав, загорелись в фонарях синеватые люминесцентные лампы, и сразу заметнее сделался вечер.

— Вот и лето кончилось, — вздохнула она. — Рано или поздно все должно было кончиться именно так.

— У него никого не было, кроме тебя, — сказал Устинов.

— С чего ты заговорил об этом? Я об этом еще не спрашивала.

— Но ты об этом думаешь.

— Скорее, ты. Только не надо врать, хорошо? Я бы простила ему. В конце концов, я не ханжа, но вот лгать... фу! Он даже не постеснялся рассказывать ваши бесстыжие истории о сексуальной обеспеченности. — Маша пожала плечами. — Как все грязно!

И в эту минуту она как будто отодвинулась и на ее месте появилась школьница в коричневом платье с белым кружевным воротничком и решительным голоском сообщила лысому учителю химии, что требуемый им у Устинова дневник находится у того под рубахой.

— Тебе следовало бы надрать уши за тот случай с дневником, — вспомнил Михаил.

— Я вижу, и ты такой же, — брезгливо произнесла Маша. — Ну как так можно?

Устинов глядел ей вслед, хотел догнать и что-нибудь сделать, чтобы она перестала видеть в нем Тараса, но не догнал.

Он возвращался домой, чтобы снова дежурить при двух робких и настороженных людях, и его вина перед ними уже заслоняла сумятицу свидания с девушкой Тараса.

Он услышал быстрый бег каблуков и Машин голос.

Она протянула пачечку писем, стянутую красной лентой:

— Отдашь ему!

Но он отказался, потому что это было глупо.

— Ну и не надо! — решила она. — Тогда вот! — и стала рвать письма.

— Твое дело, — сказал Устинов. — Еще погуляем?

— Пойдем! — Маша выбросила обрывки в кусты. — Сейчас пойдем. Так ему и передай, — сказала она, выбросив последние письма, и зло посмотрела на застрявшие в кустах белые обрывки.

— Да-а, — протянул Устинов.

— Ну идем? — с вызовом спросила Маша. — Куда ты звал? Только переоденься.

— Может, в кино? — спросил Устинов.

— Давай в кино.

— Или возьму машину и покатаемся?

— Так тебе и дадут!

— А почему нет.

Возле устиновского подъезда Маша кивнула:

— Я подожду.

— Идем вместе.

Ему не хотелось оставлять ее. И как будто он боялся раскрыть перед ней двери дома. Но взял Машу за руку, и они вошли в подъезд.

В зеленых панелях тускло отражалась лампа, из бомбоубежища тянуло сыростью. На лестнице возле окна они остановились. Он попросил ее завернуть рукав и увидел на беловатую оспину от выстрела из воздушки. Устинов поцеловал Машу. И еще раз поцеловал. Она не шевелилась. В третий раз Михаил поцеловал ее, и она слабо ответила и, подняв руки, обхватила его шею.

— Манька! — позвал он шепотом. Но он увидел взметнувшиеся на бегу ее волосы. Устинов полетел по ступенькам вниз и догнал Машу. Она молча вырывалась. Наверху хлопнула дверь, кто-то вышел, чиркнула спичка.

— Что ты делаешь? — горько воскликнула Маша. — Не надо. Я не хочу. Пусти меня, пусти, слышишь?

— Я женюсь на тебе, — вырвалось у него.

Она перестала вырываться и заплакала.