Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Убирайте. Потом на место поставите.

— Ну хорошо, — сказал Устинов. — Сколько надо платить?

— Пятьдесят плюс свет.

— Хорошо.

— Можно платить вперед, а то, извините, мы ведь вас еще не знаем.

— Пятьдесят дороговато, — проворчал Галактионов. Если бы надолго сдавали, тогда — ладно. А то до сентября? Где вы видели, чтобы столько брали? Давайте хоть сорок пять.

— Нет, пятьдесят. Отдельная квартира, телефон, мебель, холодильник. Вы видели холодильник?.. Пятьдесят вполне не дорого.

— Хорошо, хорошо, — согласился Устинов.

Галактионов махнул рукой, словно про себя обозвал Михаила лопухом.

Оставшись вдвоем, они разобрали ненужные кровати и убрали их во встроенный шкаф. Одна не поместилась, и ее прислонили в коридоре к стене.

— Конечно, не Рио-де-Жанейро, но на первый раз сойдет, —сказал Галактионов. — Главное — угол есть. Но пора отвыкать от студенческих замашек. Она бы пятерку скостила. Где еще они возьмут жильца на такой срок?

— Ладно, — улыбнулся Устинов. — Спасибо тебе. Сейчас для меня эта хозяйка как ангел.

— Черт с ней. Сбегай-ка в магазин, отметим твое новоселье.

Когда Устинов вернулся, на кухонном столе уже стояли мокрые стаканы, а Галактионов читал журнал без обложки. В открытое окно долетали со двора крики и детский смех. Пахло летним чудесным воздухом, напоминавшим о каникулах. Дым сигареты прозрачной струйкой вытекал в окно.

— В очереди стоял? — спросил Галактионов и кивнул на набитую продуктами авоську. — Зачем все это? Надо было колбаски да сырку.

— Надоело. Как первый день пойдет, так и дальше будет. Сейчас обед сделаю, наварю картошки, нажарю мяса...

Устинов высыпал в раковину полпакета картошки и стал ее чистить. Потом вымыл мясо, отрезал два куска и отбил их деревянной каталкой.

— Я ведь впервые хозяин, — улыбнулся Устинов.

— Ты не думай, что я боюсь нового директора, — сказал Галактионов.

— Я и не думаю, — ответил Устинов.

— Ну и правильно, — кивнул Галактионов. — Что мне твой Николаев? Мне не надо ни карьеры, ни денег. Я плевал на это. Чем меньше человек жаждет, тем он свободнее. А у тебя есть два пути — продаться или остаться самим собой.

«Чего он от меня хочет? — спросил себя Устинов. — Почему он забеспокоился?»

— Прости меня, но ты еще нуль и всего этого жаждешь, — продолжал Галактионов с осуждением. — Ты должен знать, что тебе надо, а без чего ты проживешь. Тогда у тебя все будет хорошо, как этот обед.

— Ешь-ешь, — добродушно сказал Устинов. — Почти не остыла. У меня мама знаешь как готовит. — Он посмотрел в окно на белые прозрачные облачка и спросил у матери: «Ма, как вы там? Я переехал на новую квартиру и сегодня напишу тебе».

— Мама есть мама, — сказал Галактионов. — Моя до сих пор посылки мне шлет. То варенье, то сало. Шерстяные носки прислала. Я для нее самый жалкий...

— Она считает тебя неудачником? — спросил Устинон,

Галактионов ничего не ответил.

— Наверное, она хочет, чтобы ты женился, родил ей внуков? — предположил Устинов. — Ей непонятно, как ты один-одинешенек в Москве...

— Вот-вот, — буркнул Галактионов. — Тебе бы гадалкой работать. Некуда мне возвращаться. Уже пробовал. Там все не так, как я запомнил с детства. Чувствуешь себя мертвецом. Когда-нибудь тоже поедешь на родину... Неужели какие-то лысеющие скопидомы — это бывшие твои друзья? Неужели дряхлые старики — герои твоего воображения? А где широкая речка, где ты научился плавать? Вот этот вонючий ручей? Нет, дружок, не так-то просто...

— Что ты загрустил? — сказал Устинов. — А мне мой город ничего особенного не дал, чтобы я слишком его любил.

— А что ты любишь? — холодно спросил Галактионов. — Небось, свое будущее?

— Может быть. Только ты не поп, чтобы я исповедовался.

— А стыдно тебе не бывает?

— Почему мне должно быть стыдно?

— А мне бывает. Я или вовсе ругаю кого-нибудь или скулю от жалости. Вот был в одной деревне у доярок и не могу успокоиться. Молодая баба, розовая, дебелая, в веснушках. Сыну два года. Свой дом, жизнь уже расписана. Встает в пять утра и бежит на утреннюю дойку. В семь — бежит домой кормить семью, поросят и кур. Потом опять бежит на ферму, потом домой. Вечером она засыпает у телевизора. Ферма старая, дойка ручная. Тяжести на себе таскают. Но рядом достраивается животноводческий комплекс. С иголочки. Эту доярку туда не берут. Не знаю почему, но она не вписывается в техносферу. Ее должны направить в полеводство, то есть разнорабочей. Она не видит в этом несправедливости. Пойдет в полеводы, там хоть зимой затишье. Райком комсомола направляет ее с делегацией за границу — она не хочет ехать. Даже боится. Как без нее останутся дом и коровы? Конечно, она примитивна, задавленна. А что мы все перед ней? Я должен был сделать дежурный материал, но я написал про эту доярку. Постарался без эмоций, И еще в добавил, что здесь нужен особый будничный героизм. Концовку Ярушникова вычеркнула. Мол, запугаем нашу доярку, и она убежит в город. Понимаешь, почему мне стыдно?

— Понимаю, — ответил Устинов.