Варианты Морозова. Стеклянная стена

На языке Устинова по-прежнему вертелась фраза о Харитонове — человеке долга, но он, видя, что положение обострилось, примирительно сказал, что уже поздно спорить, а надо искать выход.

— Выход, выход! — проворчал Макаров. — Не надо нас накачивать.

— Кто накачивает? — вспылил Киселев. — Речь — об элементарнейших вещах. Или дисциплина стала уже дискутируемым понятием?

— Если дисциплину понимать как самоцель, — с вызовом ответил Макаров, и его грубовато-мужественное лицо стало краснеть.

— Витя, кончай бузить, — дружески заметил ему Устинов. Предлагаю заменить недостающие материалы твоей статьей о молодежных бригадах и статьей отдела Харитонова о сезонниках. Пусть на этот раз сборник получится несколько односторонним, но это не так страшно.

— Миша, о чем вы говорите? — вежливо спросила Ярушникова. — В сборнике не будет материалов о культуре и образовании? Что скажет директор?

— Что скажет? Лучше будем думать, как поправить дело.

Устинов, конечно, понимал, на что она намекала: по-видимому, сейчас он бросал вызов Николаеву, всегда защищавшему Ярушникову.

— Вы можете предложить что-то конкретное? — спросил Киселев.

Ярушникова промолчала и вдруг улыбнулась. Наверное, поняла, что и директор не может ее выручить — производственный механизм готов к пуску.

— Значит, на этом и остановимся, — продолжал Киселев. — Теперь о распоряжении райкома партии.

— О просьбе, — поправил Устинов.

— Просьба райкома — это всегда распоряжение, — не согласился Киселев. — Дело не в формулировке. Мы должны направить двух человек от Макарова и Харитонова.

«Началось! — подумал Устинов. — Я уже почти подготовил их согласие. Что за топорные методы?»

— Предлагаю не обсуждать этот вопрос, — сказал он. — Есть принципиальная разница между просьбой и распоряжением, а тем более разговор идет о человеческом факторе. Секретарь райкома Евгеньев настаивает: нас просят помочь, именно просят.

Устинов знал, что делает, ссылаясь на Евгеньева. И верно — Киселев лишь пожал плечами, как бы говоря: «Сам расхлебывай эту кашу!», и больше ничего не сказал.

— Можете использовать моего Галактионова, — неожиданно предложила Ярушникова. — Ему как раз необходима встряска.

Что это означало? Она невольно признавалась, что у нее в отделе не все благополучно, но сразу же показывала пример дисциплинированности. А впрочем, нечего удивляться. Она всегда была двойственна. В ее голове рождалось множество идей, порой смелых, порой хитрых, — смотря какие требовались. Но иногда ей удавалось быть и смелой и осторожной одновременно.

— На тебе, боже, что мне негоже, — простодушно прокомментировал Харитонов.

— Вот видите: инициатива наказуема, — отшутилась Ярушникова. — Я надеюсь, руководство все-таки оценит мой отдел объективно. Правда, Михаил Кириллович?

Было похоже, что эта Лиса Патрикеевна перехитрила всех: хоть и виноватой была, да проворной в отличие от дубоватых праведников.

Устинов объявил заседание оконченным.

Оля вытащила из сумочки целлофановый пакет и запихнула туда толстую папку с рукописью. Ее маленькие пальцы блестели черненым серебром колечек. Он вспомнил, как недавно, засидевшись на службе допоздна, вдруг ощутил полузабытое чувство холостяцкой свободы. Валентина была у матери, торопиться ему было некуда. Он решил выпить чаю и вышел из кабинета: у Татьяны Ивановны где-то в шкафу хранились кипятильник, чай и сахар. Открыв дверь, он уловил горьковато-сладкий запах духов и, еще не увидев Олю, понял, что она здесь. Подперев кулаками подбородок, Оля читала иллюстрированный журнал. Ей тоже некуда было спешить, но он удивился: почему она задержалась, ведь статью о проекте переброса северных рек в Среднюю Азию можно было прочесть в метро или дома, если уж так хотелось узнать об этом. «Что скажешь?» — спросила Оля. «Выпьем чаю?» — предложил Устинов.

Она застелила стол бумажными салфетками, поставила чашки и тарелку с сухарями. От настольной лампы поблескивали ее глаза и темно-русые волосы.

«Ты знаешь, — сказала Оля, — здесь на первом этаже полселился сверчок. Когда иду, он поет. Разве они зимой поют?» — «Это трансформатор гудит». — «Нет, сверчок. В деревнях они зимой живут в избах и трещат». — «Чего ж ты спрашиваешь?» — «Сверчок в Москве, зимой. Просто ни на что не похоже». — «В юности я был большой балбес!» — признался Устинов. Еще не зная, что делает, но зная, что должен что-то сделать, он взял обеими руками Олю за плечи. Она ничего не сказала, лишь ласково смотрела на него. Плечи были теплые и напряженные. «Я был в школе первым драчуном, — добавил он. — Я люблю драться. Сейчас даже не верится». — «Почему не верится? Чего мы только не скрываем в душе!» — «Теперь я дисциплинированный, очень разумный работник», — сказал Устинов и опустил руки. «Ты замечательный работник! Просто надо иногда забыть про все. Правда? Забыть и сделать что-нибудь такое? Признайся, Устинов, тебе тяжело досталось твое положение? Ты душил себя?»