Варианты Морозова. Стеклянная стена

Вернувшись в Филиал-2, Устинов застал Олю вместе с Татьяной Ивановной, обе смеялись, болтали о пустяках.

— Чьи косточки промываете? — улыбнулся он и прошел к себе.

Через минуту Оля сидела в кресле перед Устиновым, положив ногу на ногу и скрестив кисти рук. Ее поза была бы вполне непринужденной, если бы не скованное положение локтей.

— Ты у меня молодец, Ольга. Ты сильная женщина. Обаятельная и сильная. С моей стороны эгоистично держать тебя на канцелярской работе. Ты вправе занимать совсем другое место.

— Мне здесь нравится, — сказала Оля. — Хочешь, чтобы я переключилась на этот завод? Я согласна. Методика и анкеты у нас разработаны, отчего мне не согласиться?

Она как бы говорила, что готова выполнить его просьбу, хотя ей это и безразлично.

Устинов не сомневался в ее согласии, но ведь не о заводе он думал сейчас, и поэтому — к черту такое вымученное согласие, оно было бесполезным. Он не стал убеждать ее, что перед ней могут открыться неожиданные перспективы, что ей нужно выйти к людям, встряхнуться.

— Хватит ныть! — сказал Михаил. — Пора поднять голову... — Он вспомнил, что горожане отвыкли смотреть в небо, и с горячностью использовал этот образ.

— Пригласи меня куда-нибудь, — почти деловито произнесла Оля.

Она встала, подошла к темному окну, повернувшись к Устинову спиной.

— Куда? — удивился он.

Она пожала плечами. Устинов заколебался: что ответить? Отшутиться? Глупо. К тому же Валя ждет. Но в конце концов разве он не волен распоряжаться нынешним вечером!

— Ну и прекрасно, — сказал он. — Пошли.

Валентине Устиновой уже сделали операцию, и к вечеру, когда она стала приходить в себя, ею овладела тоска. Она лежала лицом в подушку, слышала разговоры соседок, бравирующих своей циничной откровенностью, хотела уснуть, но не могла. То, что совершилось, уже нельзя было поправить. Какими жалкими казались ей теперь ее доводы аборта с их мелочной обстоятельностью. Квартирный вопрос, малолетство Даши, трудность воспитания сразу двух детей, желание отсрочить ужас новых родов — чего она только не говорила тогда Михаилу!

Ей хотелось отвлечься, войти в разговор, раздавить эту боль какой-то новой болью. «Забыть бы!» — с надеждой сказала себе Валентина.

Она повернулась к соседке, которая, облокотившись на полную красивую руку, рассказывала о подробностях своей интимной жизни, беззлобно подшучивая над мужем с каким-то превосходством, которое давали ей, как поняла Валентина, любовь к нему и страдание. Она тоже собралась сказать о Михаиле, ждала, когда соседка остановится. Но когда ей можно было вступить в разговор, она снова легла лицом на подушку. Желание отойти от случившегося так же быстро, как отошла соседка, раствориться в пошлости подобного разговора и чувство брезгливости, остановившее ее в последнюю минуту, отвлекли боль.

Валентина стала примиряться и привыкать.

Потом ей пришла мысль написать Михаилу письмо, она увлеклась ею, еще не зная, что и зачем напишет. Она взяла в тумбочке тонкую тетрадку с наполовину истраченными для записок страницами, села, накрыв ноги одеялом, и задумалась.

Она не поняла, что ее ждет, не хотела понимать, словно заглянула в пропасть, и, зажмурившись, отшатнулась. Но ничего не придумав, Валентина надеялась на то, что ее жизнь сама собой наладится, время излечит от боли, Михаил снова полюбит ее.

«Утром в приемный покой больницы приходят женщины с небольшими узелками, в которых лежат тапочки, ночные сорочки, халаты. Замужние держатся спокойно, открыто. Одинокие (как правило, молодые) — замкнуто, избегая чужих взглядов. Когда все соберутся, человек двадцать, старшая сестра ведет их гуртом. В домашних халатах, иногда кокетливых, выглядят женщины совсем не по-больничному. Только общая настороженность, боязливое ожидание написаны на их лицах. С утра они ничего не ели (такой порядок перед операцией) и потому кажутся бледными. В группе непременно есть бывалые, которым знакома предстоящая процедура. Они говорливы, участливы к соседкам, делятся воспоминаниями, как в прошлый раз был хирург-мужчина — грубый, руки волосатые, все покрикивал: «Терпи, терпи! Раньше надо было думать!» И некоторые на него обижались, а кто побойчее — отвечали, что во всем виноват муж, что у мужчин никакого сочувствия и т. д. А однажды оперировали совсем молоденькую девушку. У нее уже большой срок был. Он ей говорит: «Слезай, голубушка, рожать будешь, поздно пришла». А она в слезы. Родители-то ничего не знают. Первого непременно рожать надо. Но если такое безвыходное положение? В общем, сделал он ей. А через год, если не меньше, она снова пришла. Есть женщины, до десяти раз и болыше переносящие аборт. Но как же надо закаменеть, приучить себя к боли, уж не говорю о душевной, но физической?! Пусть это все длится десять — пятнадцать минут. Вроде быстро. Но в сознании глубокая рана, и когда она затянется?