Варианты Морозова. Стеклянная стена

За эти два дня Устинов понял, что презирает родителей, отдающих беспомощных детей в детский сад. И себя — тоже.

Вечером Даша не позволяла ему работать, бегала за ним то в комнату, то в кухню, но два вечера, проведенных с ней, оказались счастливыми. (Счастье, то есть ценность каждого мгновения жизни, ощущалось им только в первый год его жизни с Валей, пока он не привык к тому, что она всегда рядом с ним.)

Даша тормошила Устинова, лезла на колени, просила: «Давай полетаем!» Он подбрасывал ее вверх, она смеялась и требовала: «Еще! Еще разик. И еще, и еще!» Потом они говорила: «Давай ты будешь лошадкой, хочешь?» Они и прежде иногда играли, летали, катались на лошадке, читали, рисовали машины, учили азбуку — и всегда эти занятия были приятны Устинову, словно он становился ребенком. Два вечера он учил азбуку, пел песни «По военной дороге шел в борьбе и тревоге боевой восемнадцатый год», «Катюшу», «Как родная меня мать провожала...», смотрел по телевизору вечернюю сказку для малышей, купал Дашу, варил для нее кашу, сажал на горшок и укладывал спать.

Счастье было в том, что он чувствовал, что он любит Дашу, что растворяется в этих простых делах, что ему никогда не будет жаль себя.

Когда девочка, сидя в кровати и сопя, пила кашу из большой кружки, она вдруг отстранила кружку и спросила:

— Папа, а ты не уедешь?

— Не уеду.

— Не уезжа-ай.

Ему стало больно и захотелось, чтобы она простила его. Но в чем была его вина?

Утром он привез жену. Первый ее вопрос был о дочери, о себе же она сказала, что все обошлось благополучно. Устинов‚ видя ее пожелтевший лоб, тусклые глаза, сальные свалявшиеся волосы, с облегчением согласился с ней.

Валя прошлась по квартире и стала прибирать постель на тахте.

— Я торопился, не успел, — объяснил Устинов. — Ты посиди. Я сам.

— Мне не тяжело, — ответила Валентина, стараясь говорить твердо и решительно, но вместо твердости на ее лице появилась слабая, кроткая улыбка.

Устинов пошел на кухню мыть сковородку, оставшуюся в раковине с завтрака, и, слыша стук дверей шкафа, куда складывалось белье, упрекал себя в лени. Нужно было убрать в квартире, черт тебя подери! Купить цветов, торт — по-человечески надо было встречать.

— Сварить кофе? — крикнул он.

— Нет. Тебе еще надо собраться. Я сама.

— Ничего, успею. — Устинов поставил на плиту кофеварку. — Знаешь, ко мне обращалась секретарша Николаева. У нее сын с женой ссорятся, до развода доходит. Чтобы я их проконсультировал как спец по семейной жизни. — Он стал в дверях кухни и бодро усмехнулся.

Валя сидела в раскладном кресле и смотрела сквозь Устинова. Он нахмурился, проникаясь состраданием, но, начав рассказывать, снова невольно взял бодрый, чуть насмешливый тон.

— Договорились, что невестка придет ко мне — не пришла. Забавно, а? Побоялась, наверное. И напрасно! Я бы мог помочь хотя бы в азбуке семейной жизни... А вообще-то кто знает. — Устинов вспомнил, что квартиру им теперь дадут не скоро. — Азбука азбукой, а жизнь жизнью. Даша говорит: «Купите мне фуражку и ружье с дымом, я буду солдат!» — И он стал говорить о дочери, и в его голосе зазвучала привязанность и любовь, а Валя улыбнулась.

Потом он сварил кофе, принес из магазина большую сумку с провизией и шоколадный торт.

— Я заберу Дашу, — сказал он, собираясь уходить.

— Нет, мне удобнее, я сама. Ты не думай — я нормально себя чувствую.

Он подумал, что у него хорошая, преданная жена, и по целовал ее на прощание. Но вот не захотела второго ребенка...

Оля Военная просматривала возвращенную из корректорской рукопись сборника. Рядом сидела Ярушникова, рассказывала что-то. Когда Устинов вошел, она поднялась, ласково сказав:

— Заходи, Оля, ко мне. Там никто не помешает.

Кисловато улыбнувшись Устинову, Ярушникова вышла.

— Как дела, генерал? — спросил он. — Будь с ней осторожней.

— А что я? — оправдываясь, сказала Военная. — Просто бабьи разговоры, ей нравится моя портниха.

— Вот и обведет вас с портнихой вокруг пальца. Ей всегда хотелось казаться добренькой и побольше получать за это.

— Ты такой же зануда, как все мужчины, — ответила Оля. — Надо уметь с женщиной разговаривать, а вы давите на логику. Почему бы тебе не сказать, что я сегодня в нарядном платье?

— Ну-ну, покажись! — сказал Устинов, разглядывая платье. — Выходи, пожалуйста.

— Ну тебя, — отмахнулась она. — Раньше надо было.

— А ты в любом наряде мне нравишься, — отшутился он. —У тебя такие глаза, что я... Как у богини! Когда природа тебя строила, на базе было мало материала и много красоты, вот ты и вышла маленькой красавицей.

— А ты научился разговаривать! — заметила Оля.

— Просто я знаю ваш секрет, вот и все. Ну работай. — Он пошарил в кармане, достал ключи и отпер дверь в свой кабинет.

Враждебность Ярушниковой теперь сделалась бессильной. Он не ожидал, что легко освободится, уже готовился к трудному дню с бесконечными метастазами ее враждебности, которые разносил бы сам. И такой день дотлевал бы у него дома, отравляя Валю и Дашу.

— Какой же у тебя секрет? — спросила Оля.

— Не скажу. Про мужчин могу сказать: мы любим глазами. Не поняла? Ну подумай.