Варианты Морозова. Стеклянная стена

Устинов ничего не ответил. Он вспомнил, что после утренних покупок осталось меньше десяти рублей. «Надо бы цветов купить, — снова подумалось ему. — И шампанского. Пусть она видит, что я все забыл».

Галактионов закинул ногу на ногу. Из-под клетчатой штанины высунулась бледная волосатая голень. Он барабанил пальцами по ручке кресла и покачивал маленьким ботинком.

— Можешь представить, на жизнь не хватает, — продолжал он. — Жена не работает, у меня сто шестьдесят рэ на троих. А ты премию мне не даешь.

Устинов положил деньги на край стола.

— Бери, — сказал Устинов, желая скорее отделаться.

— Ты отнял у меня тридцать пять, а я беру пятерку, — усмехнулся Галактионов, взяв деньги и держа их в вытянутой руке. — Мне много не надо.

— Ладно. Извини, у меня еще есть дела.

Галактионов ушел.

Михаил подумал, что ставит себя в ложное положение: все, что хотелось ему в отношении Галактионова, сводилось к увольнению. Это было желание в чистом виде без разных примесей вроде личных воспоминаний, жалости и формальных трудностей процедуры. Он был уверен, что если бы не подобные примеси, то ни Ярушникова, ни Николаев не стали бы держать слабого работника. Но как говорила современная мудрость: из всех дел, которые нам надо решить, девяносто процентов решаются сами собой, а десять процентов вообще никогда не решаются.

Заглянула Военная и унесла галактионовскую статью.

— Никого не пускай ко мне, — попросил Устинов.

Он глубоко опустился в кресло, вытянул ноги и, сложив руки на груди, тупо глядел на стену. Из-за двери доносились голоса Татьяны Ивановны и Оли, потом стихли.

«Сейчас-сейчас», — подумал Устинов.

Что означало это «сейчас», он не понимал. Должно быль, он перестал ощущать, где находится, и свой возраст, и ему издалека улыбнулся четырехлетний худущий мальчишка; улыбнулся, приблизился, и Михаил Кириллович вдруг сделался этим мальчишкой. Рядом с ним появился редкозубый курчавый Тарасик Ковалевский, с которым они часто дрались в детском саду и школе и когда-то поклялись дружить на всю жизнь.

Устинов улыбнулся, поднял телефонную трубку и позвонил влиятельному работнику ГлавНИИ Ковалевскому, и они договорились встретиться, потому что те драчливые мальчишки соскучились друг без друга.

Валентина не дождалась мужа. Когда стемнело, без четверти шесть, она наскоро оделась, шуба прямо на халат, и пошла в детский сад. В раздевалке младшей группы было тесно, на скамейках среди ворохов одежды сидели малыши, а перед ними на корточках сидели взрослые, занятые их одеванием. Стоял детский гомон, прерываемый понуканием уставших родителей.

Валентина заглянула в игральную комнату. В углу возле шкафа с игрушками увидела свою Дашу и окликнула. Девочка быстро повернулась. Судорожная некрасивая улыбка радости озарила ее заплаканное лицо. Появление матери избавило Дашу от стояния в углу, чем она была покарана за шум во время серьезных занятий: наклеивания красных, желтых и зеленых кружочков на бумагу. «Я кричала», — осуждая себя, объяснила Даша. В ее осуждении была скрыта покорность и понимание, что даже мама не может ей помочь.

Михаил приехал домой ночью, когда Валентина уже засыпала. Сквозь дремотное безволие медленно тянулась мысль, что его надо накормить, затем она вспомнила, что он собрался уволиться с работы и, если где-то пропадал допоздна, значит, что-то случилось. Она спала, думая об этом, но еще видела апрельский полдень, белые грудки кучевых облаков и солнечный двор института, где она, одуревшая от весны, прыгает по расчерченным на асфальте классам. От желтой оштукатуренной стены пахнет теплой каменной сыростью, возле забора сочится черный оплавленный лед, трещат воробьи и ворчат голуби на карнизе. Вот идет молоденький аспирант, улыбается, и она, остановившись на миг, запрыгала еще энергичнее. Пусть смотрит, пусть улыбается! «Валя, ты спишь?» — шепотом спросил аспирант. Она открыла глаза и ответила, что не спит. Было жалко, что тот апрельский полдень давно ушел, и она не стала говорить, что секунду назад они с Михаилом были совсем другими.

— Мы с Тарасом, — сказал он, сев рядом. — Извини, не позвонил. Я пьяный. Ничего.

— Ты есть будешь? — сухо произнесла Валентина.

— Не хочу. Пошли чай пить. Я хотел цветов купить и не купил. Не обижайся... Да! Я не уйду из Филиала. Можешь не волноваться, все обошлось. Николаев испугался. Он хороший мужик, только рохля, и его сожрут. Ну вставай, дорогая. Давай я тебя подниму. Ну-ка, вот так... Вставай.

Михаил даже хотел взять ее на руки, громко заговорил и задел Дашину кровать.

— Иди на кухню, — сказала Валентина. — Встаю.

При свете она увидела его побелевшее лицо, оживленное лишь одним тусклым алкогольным оживлением.

— Много выпил? — спросила она.

— Угу, — кивнул он. — Ничего. Давай чай пить.

Она зажгла горелку и поставила чашки на стол.

— А торт? Я хотел отметить твое возвращение.

— Ой, — улыбнулась Валентина, — нашел событие.

— Событие, — упрямо повторил он. — Все равно событие.

— Давай и торт достанем.