Варианты Морозова. Стеклянная стена

Ярушникова села напротив стола, сняла очки и закрыла глаза рукой. Несколько минут назад ей позвонил Николаев и отменил свое обещание устроить в сборник сочинение Галактионова, сказав, чтобы она сама разговаривала с Устиновым. Ярушникова поругалась с директором. Неужели он боялся испортить отношения с каким-то мальчишкой? Тогда он напомнил ей, что «это вы, Людмила Афанасьевна, горячо рекомендовали мне в заместители способного инициативного Михаила Кирилловича Устинова, как же вас понимать? Теперь он вам неугоден, потому что не прощает вашей медлительности? Милочка, вы умная женщина, прошу вас согласиться, что сегодня вы не правы... Вы не представляете себе, Мила, что за человек мой первый заместитель Киселев. А если я поссорюсь с Устиновым, молодежь отправит нас на пенсию». — «Я еще не такая старая», — усмехнулась она.

Устинов был симпатичен Ярушниковой. Хотя уже прошло много лет с того дня, когда она впервые увидела его, ей до сих пор помнился образ румяного, мягко улыбающегося парня в грубом черном полушубке, вошедшего к ней в отдел с Николаевым. Давно с его щек спал румянец, давно она разглядела, что у него не светлые, как ей казалось, а темные глаза, но та спокойная уверенность, замеченная в молодом человеке, сохранилась и окрепла во взрослом мужчине. В нем была простая здоровая надежность в отличие от большинства мужчин (мужчин-чиновников, мужчин-любовников, мужчин-автомобилистов, мужчин-спортсменов — всех этих энергичных невзрослых людей). Но почему она почти враждовала с Устиновым? Разве рядом с ним и Макаровым она устарела? Нет, не устарела. И вовсе не в Устинове было дело. Само страшное заключалось в том... да в общем все было не так уж страшно. Только немного скучно, жалко себя, что никогда по-настоящему не любила, но честное слово, — ничего страшного.

— Михаил Кириллович, — устало сказала она. — Вы человек справедливый, с нравственными принципами. Вам не чуждо сострадание. Я принесла статью Галактионова, она плохая. Это третий вариант, и лучше он не напишет. У Галактионова уже есть один выговор, пусть будет второй. Конечно, ему можно посочувствовать, но ему все равно, что сочувствие, что наказание, Пьет, живет в коммуналке. И еще жена — цыганка! Ребенок недоношенный, болеет, кричит. Галактионов должен писать статью, а у него даже своего угла нет. И способностей кот наплакал. — Ярушникова встала. — Пойду к Татьяне Ивановне, а вы уж сами...

Устинов уже не улыбался. «Лиса! — думал он. — Умная женщина, а такая лживая. Мол, жалко Галактионова!»

— Опять скажешь «надо пожалеть»? — спросил он Олю.

У него в кабинете снова зазвонило, пришлось идти.

Знакомый тонкий голос сказал с дружески-иронической интонацией:

— Не надо горячиться, Миша. Если вы действительно против, тогда я не буду настаивать. Вы отвечаете за сборник, вам виднее.

И тут Устинова охватил подъем духа, который минуту спустя он назвал «рабским счастьем».

— Хорошо, Павел Игнатьевич, — ответил он Николаеву, Наверное, я зашлю статью Галактионова.

— Я не настаиваю. Решайте сами.

— Правильно, Устинов! — крикнула из той комнаты Военная.

Он покосился на открытую дверь и сказал себе: «Кто его знает!»

Пусть Николаев, Ярушникова и Военная объясняют его решение своими дипломатическими усилиями, но Устинов все же считал, что просто его заставили.

Галактионов, маленький черноволосый человек с мелкими чертами лица, слушал его с полупрезрительным вниманием, перебивал: «Ну, старик!» Или: «Вы все чего-то боитесь!» Или: «Ты ко мне придираешься для самоутверждения!» Почему-то он дразнил Устинова. Статья была непростая. В каждой ее мысли сквозило недоброе желание объяснить человеческие поступки соображениями личной выгоды и удобства. «Вот где правда! — казалось, так восклицал Галактионов. — И все эти подвижники, сельские учителя, на самом деле вовсе не те, за которых себя выдают. И что их волнует? Забота о детях, о будущем общества? Только отчасти. Но прежде всего — свой дом, участок, хозяйство, корм для птицы и подсвинка, благорасположение председателя колхоза. Вы думаете, их досуг посвящен интеллектуальным занятиям, духовным увлечениям? Быт, быт, один только быт...» И такое житейское невеселое толкование, не лишенное здравого смысла, все-таки было лживым и уж совсем ненаучным. Что ж, быт есть быт, среда заедает, человек устает. Но есть другие люди, пусть их гораздо меньше, один на десяток, даже на сотню, однако они есть! И есть другая жизнь!

Устинов вычеркнул несколько абзацев, приписал смягчающий подзаголовок «заметки к исследованию» и отпустил Галактионова. Тот еще попытался спорить, снова куражился.

— Жалко, что ты быстро превратился в функционера, — сказал Галактионов. — Ты обещал стать... — Он цокнул языком. — Не то что я. У тебя ясная башка. А функционер из тебя такой же, как все остальные.

— Другие бы не пустили твой опус, — заметил Устинов.

— Скоро и ты не будешь пускать. Дай-ка мне лучше пятерку до получки.