Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Это правда, Миша? Ты так ей говорил? — Нина Никаноровна грозно взглянула на зятя.

— Может, сгоряча, — заметил Кирилл Иванович. — Разные бывают минуты. Вот мой отец-покойник любил называть мою мать «старой дурой», но она ведь понимала, что он это сгоряча...

— Он меня не любит, — сказала Валентина. — Напрасно вы затеяли этот разговор: мы сами женились, сами и расхлебаемся.

— Нам, Валюша, не безразлично, — начал Кирилл Иванович.

— Он тебя не любит? — воскликнула Нина Никаноровна. — Раньше надо было решать: любит не любит, а теперь жить надо.

— Может, пойдем подышим воздухом? — предложил ей Кирилл Иванович. — Пусть дети без нас договариваются.

— И Дашу возьмем, — согласилась она. — Действительно, сами расхлебывайте, мы не вмешиваемся.

Родители ушли. Из-под окон еще несколько минут доносились голоса их разговора, потом удалились.

Валентина принялась убирать со стола, глядя широко раскрытыми глазами и не замечая Устинова. Он подвинул стол к окну, на обычное место, и стал в дверях кухни, скрестив руки на груди.

— Ты хорошо выглядишь, — сказал Устинов. — Я не собираюсь к тебе приставать, чувствуй себя свободной.

— Я и так свободна.

— Я же не спрашиваю, кто у тебя. Если хочешь разводиться, разводись. Мне кажется, ты сама еще не веришь в развод. Ты скажи только одно: что с тобой? Разве ты была постылой?

— А какой же, Миша? От кого ты каждый вечер прятался в ванной? Мне ведь ничего не нужно, ни богатства, ни престижа, мне только улыбнись — и я счастлива. А ты? Каждый день ты воспитывал во мне одинокую женщину. Вот и воспитал.

Валентина включила воду и стала мыть посуду. Струя шумела, мешала говорить. Устинов подошел и завернул кран.

— Погоди. — Он взял ее за плечи.

Валентина подалась вперед, опустив голову. Сквозь русые локоны было видно беззащитно напряженную шею. Он подумал, что сейчас она заплачет, как плакала уже не раз, когда они мирились. Устинов погладил ее по голове, потом повернул к себе лицом.

Валентина исподлобья взглянула на мужа, ее глаза стали покрываться влажным блеском. Она тоже знала, что заплачет. Сейчас он обнимет ее, проведет пальцем по затылку, перебирая волосы, и она будет покорна. Валентина с тоскливой радостью ждала, куда поведет ее Устинов. Обрушенный семейный дом начал сам по себе восстанавливаться, склеиваться, а то, что было уже невосстановимо, тоже поднималось и оживало.

Валентина заметила в темных глазах мужа ту же тоску и надежду, которым они были обречены, чтобы простить друг друга.

— Ты самая красивая, самая преданная женщина, — сказал он. — Я не мог дать тебе достойную тебя жизнь, но теперь я тебе подарю... помнишь, я обещал летние облака? У тебя будет новый дом, нам наконец дают квартиру. Какая ты еще молодая, Валюша...

— Какие облака? Я не помню.

— В апреле, когда мы познакомились. Помнишь?

— Ты обманываешь. Я совсем не молодая. Я была молодой, а теперь крашусь и надеваю модное лицо. Я стала тяжелая и слезливая.

— Не надо плакать.

— Пусти, — Валентина отстранила Устинова и пошла в ванную.

Она умылась, поглядела на покрасневшее лицо и подумала, что как это уже знакомо и ему и ей — слезы, умывание, подпухший нос... Что же делать? Неужели все бессмысленно? Какие-то облака... Ну будет новая квартира. Даже не спросила — какая? А ведь прибежал, прилетел к ней. Они родные люди. Как жалко себя! Орлова лучше не вспоминать. Вот мама идет с Кириллом Ивановичем и Дашей и боятся, что дочка снова ее не поймет, осудит. И Кирилл Иванович боится.

— Миша, хочу тебе сказать...

— Да, Валя.

— Так больше я не могу. Может, я схожу с ума, но надо жить по-другому. Хочу быть женщиной.

— А кто же ты, Валя? Женщина, мать, жена.

— Ты не поймешь. Если не понимаешь, как же мы будем жить? Живи только ради меня и Даши? Хорошо?

— Хорошо, Валя. Ты права.

— Нам осталось очень мало. Вот слышишь, под окном?.. Не так уж долго ждать, когда и мы повторим их. У нас просто не осталось времени на ошибки. Миша, выйди и скажи, чтобы они ехали в Чертаново.

— Сейчас...

— Тебе неудобно?

— Ничего.

— Не надо, погоди. Мама меня уже поняла.

— Как поняла?

— Они сами сейчас поедут в Чертаново.

Нина Никаноровна увела свата и внучку далеко от дома. Они шли по накатанному снежному спуску между стадионом и сосновой рощей. Под темнотой неба светились лампы дневного света, родные Кириллу Ивановичу, и горели широкие площади окон в спортивном манеже, построенном Ниной Никаноровной.

— Давно хочу спросить, да все как-то не с руки, — сказал он.

— Миша хороший отец, внимательный муж, — ответила Нина Никаноровна. — Но хочет быть слишком самостоятельным. А ты с ним тоже чересчур деликатный.

— Я все хочу спросить, — продолжал Кирилл Иванович.

— Что ты! Я не вмешиваюсь в их жизнь.

— Понимаю, — согласился он.

— Сейчас они разговаривают, — сказала она. — Зять небось опять решит, что теща все за него решила, вызвала отца... А разве я не права? Если я сама не сделаю, никто за меня не сделает.

— Они взрослые, не дети, — вымолвил Кирилл Иванович.

Нина Никаноровна повернулась к Даше, спокойно сидевшей в санках.

— Дашутка, пойдем на бережок?

— Пойдем, — ответила девочка.