Варианты Морозова. Стеклянная стена

— Я вижу, ты не можешь приказать сыну, — с сожалением заметила Нина Никаноровна.

— А кто может?

— Думаешь, я могу? Тоже не могу, а всегда делаю через «не могу». Как начала с шестнадцати лет, так и кончить не могу. — В ее голосе послышались упрек, скорбь, глухой гнев.

— Все воевали, — буркнул Кирилл Иванович. — Мне кажется, тебе надо смягчиться. — Он собирался спросить ее об отце Вали, но так и не решился. Он чувствовал себя виноватым рядом с ней.

— Сейчас пойдем, и ты скажешь, что им пора одуматься! — сказала Нина Никаноровна. — Хватит издеваться над самым святым, над семьей.

Перед ними лежала снежная даль замерзшего канала и низкий берег с крошечными огоньками далекой деревни. Поскрипывали высокие сосны. Нина Никаноровна побежала вдоль берега, таща санки, смеясь и оглядываясь на Дашу. Вернувшись, она шумно дышала, глаза и зубы блестели.

— Кирилл, знаешь, что нам приказали дети? Чтобы мы ночевали у меня в Чертаново.

— Ну что ж, — улыбнулся он. — Их дело молодое... А за тобой, наверное, мужики табуном вились?

— Нет, сват. Может, и вились? Не помню. Кому я была нужна с ребенком?.. Ну да ладно, с нас нечего взять, мы уже старая рухлядь. А вот если и у них будет то же самое, что у меня было... Да я лучше еще одну войну пройду!

Этой женщины Устинов никогда не знал. В тишине и одиночестве ночи, когда даже детское дыхание не напоминало о привязанностях забот, они остались вдвоем на всей земле.

Когда Устинов проснулся, Валя уже встала. Она раздвинула шторы и смотрела на него. Ее волосы были повязаны голубой косынкой, легкая золотистая сорочка, затянутая шнурками на запястьях и поясе и как бы переливающаяся через эти шнурки, окутывала ее тело.

— Вставай, уже пора.

Ее глаза, обычно и зеленые, и золотистые, и серые, теперь были голубыми. Из утреннего окна на нее падала солнечная полоса. Радужно сиял торец лежавшего на столе стекла, а на потолке отражался разноцветный зайчик. Устинов вспомнил чудо прошедшей ночи, зажмурился, выгнулся мостом, рыча и смеясь. Он не знал, следует ли открыть свое изумление или нужно сдержаться, чтобы не смущать жену, и не торопился просыпаться и вставать с постели.

Однако начинался день с обычной рутиной, шел, будто ножом бульдозера продирал дорогу для своих нужд. «Основа добродетели — постоянство», — подумал Устинов, вступая в привычную колею.

Жена улыбнулась сама себе, и, когда он пытался долго на нее смотреть, как будто смущалась.

И он смущался. Что же случилось? И ему приходили разные мысли, но ни о чем спрашивать он не хотел.

Ночная женщина накормила Устинова настоящим завтраком, а не разогретой вчерашней едой или жирной яичницей. Он ел горячие оладьи со сметаной и вспоминал солнечное утро, когда бабушка угощала его, школьника, отданного ей на каникулы, пирожками, блинчиками и оладьями.

— Вот я думаю: ты ли это? — спросил Устинов. — неужели Даша так нас закрепостила?

— Не иди сегодня на работу, — попросила она. — Можешь?

— Могу.

— А ты не хочешь еще сказать, что любишь меня?

— Ты еще сомневаешься?

— Ну ты снова скажи.

— Так я тебя люблю.

— Это звучит по-одесски, но мне достаточно. Мне вообще не много нужно. Помнишь, как ты меня ругал, когда мне было скучно читать Ключевского?

— Прочитав Ключевского, ты стала бы совершенством.

— Выходит, я не совершенство?

— Совершенством в интеллектуальном плане.

— Ты этого хочешь? Если хочешь, я вызубрю. Ты только скажи.

Они глядели друг на друга и улыбались. Устинов впервые видел свою жену свободной от спешки и неуверенности в следующей минуте жизни, словно и не было следующей минуты, а жизнь заключалась только в настоящей.

— Хочешь, покажу нашу новую квартиру? — спросил он.

— Давай уедем куда-нибудь, — попросила она. — Хотя бы на два дня.

— Нет, сперва покажу квартиру.

— Потом. Договоримся с мамой о Даше и поедем.

— А куда?

«Ты тоже боишься, что все начнется сначала, — подумал Устинов. — Милая моя, как мы жаждем обмануться!»

— Куда-нибудь в теплые страны, — ответила она. Смотри, уже небо тучами затянулось. — И добавила, вспомнив какую-то фразу греческого историка:— А на севере живут блаженные гипербореи.

Зазвонил телефон, Устинов повернулся, но Валя остановила его:

— Не надо. Это мама. Она отвела Дашу в сад и хочет сообщить об этом.

— А может, это отец?

— Да, — поникло согласилась она. — Я про него забыла. Значит, никуда не поедем?

Устинов быстро встал и почти успел схватить трубку: звонок прервался одновременно с броском руки.

— Поедем! — бодро сказал он, не отходя от телефона,

Да, это был его отец, поняла Валентина. Чего ему надо? Неужели сейчас приедет? Зачем? У нее нет сил даже на родную мать.

Поговорив с отцом, Устинов подошел к ней и взял ее за плечи.

— Надо ехать. Знаешь, что он вспомнил? Мать ему велела процитировать евангелие — что семью создал бог.

Валентина увидела, что муж весел, спокоен и ужо далек от нее.

— А мне можно с тобой? — спросила она таким мягким укоризненным тоном, что Михаил почувствовал себя мучителем. Но что же, сидеть возле жены неотрывно?..

Она сама его выручила: конечно, возьмем отца и поедем смотреть квартиру.